С.Л.О.Н. Соловецкий лес особого назначения
Шрифт:
Заключенные 14 роты находятся под непрерывным и неослабным надзором командира роты и командиров взводов. Даже в «центроуборную» их водят под конвоем. Они не имеют права выходить на работы вне стен Кремля и работают на самых тяжелых и грязных работах. Из наиболее интеллигентных заключенных 14 роты в 1929 году был организован ассенизационный обоз.
В мое время в этой роте находилось человек 250 туркмен, но думаю, что теперь уже ни одного из них в живых не осталось: туркмены не выносят соловецкого климата и за время моего пребывания в СЛОНе не было дня, чтобы не умирало двух-трех туркмен. Сосланы щи были по обвинению в басмачестве, или как «баи», т. е. богачи и «кулаки». Вспоминается еще один монах, очень старый, лет 85-ти (может быть и старше), весь седой и совершенно слепой. Другой, такой же старый, но зрячий монах водил его, под конвоем
В 1929 году всем священникам 14-й роты через командира роты Сахарова было предложено остричься и снять рясы. Многие отказались сделать это и они были отправлены на штрафные командировки. Там чекисты с мордобитием и кощунственной бранью остригли их насильно и наголо, — сняли с них рясы, одели в самую грязную и рваную одежду и отправили на лесные работы. Польских ксендзов тоже переодели в такую одежду и отправили в лес. Вообще, надо сказать, что польским гражданам в СЛОНе достается больше, чем лицам других национальностей. При малейшем политическом осложнении с Польшей, их сейчас же начинают всячески прижимать: они идут в карцеры или на штрафные командировки, где надзиратели быстро доводят их до «загиба».
Карцер и глиномялка.Соловецкий карцер находится в Кремле, рядом с южными кремлевскими воротами. Он причислен к 11 роте, именующейся «ротой отрицательного поведения». Ее командиром был одно время Воинов и он, как никто до и после него, издевался над сидящими в карцере,
По СЛОНовским порядкам, как только заведующий карцером появлялся на пороге, полагается подавать команду». «Карцер, смирно! Встать!» Заключенные, раздетые до белья и ослабевшие (они получают в карцере только 300 грамм хлеба в сутки, а горячую пищу только два раза в неделю) лежат на цементном полу. Если кто-либо из них не сразу проснулся или просто не успел достаточно быстро вскочить и стать в строй, Воинов поднимал их яростными пинками ноги, а потом в наказание обязательно отправлял в глиномялку или вонючую уборную. О глиномялке скажем ниже, а в уборной Воинов заставлял его нагнуться, засунуть голову в дыру над ямой и так стоять несколько часов. Бывали случаи, что заключенные при этом лишались сознания с застрявшей в дыре головой. Помню случай: в карцере сидел заключенный Корнеенко, украинец. Посажен был за неоднократное невыполнение урока. Корнеенко настолько изголодался (и до карцера и в карцере), что решил из карцера бежать, чтобы достать у своих знакомых «хоть кусочек», как он говорил, хлеба. Когда из карцера выпустили его оправиться, он спрыгнул в яму, очутился по пояс в нечистотах, но все таки из ямы выбрался благополучно. Кое-как очистив себя, он пошел по темным местам доставать хлеб. Но не успел дойти до своих знакомых, как выводной чекист Брук задержал его и доставил обратно в карцер. Воинов велел ему раздеться до нага и поставил его в глиномялку. В глиномялке оказалось ведро для доставания воды для глины из Святого озера (теперь оно называется «Трудовое» озеро); Корниенко снял с него веревку и повесился на крюке в стене. Так его и нашли — висящего над глиной, совершенно голым, с приставшей к худым ногам глиной.
Я пришел однажды в соловецкий карцер, желая лично видеть условия, в которых там содержатся заключенные. Чтобы не всполошить заключенных зычной командой дежурного: «Карцер, смирно. Встать.» я вызвал дежурного по карцеру наружу и сказал ему, чтобы он никаких команд не подавал. Войдя затем в коридор карцера я открыл потихоньку «волчек» в двери и начал наблюдать.
В карцере, рассчитанном максимум на 30 человек, их находилось не менее 80. Все они лежали вповалку на холодном цементном полу, тесно прижавшись друг к другу. Там лежали крестьяне, каэры, беспризорные и два старых священника. Все они были полуголые — одежда с сажаемых в карцер всегда снимается; собственная возвращается по выходе из карцера, а казенная отнимается совсем и заключенный, не имеющий собственной одежды, выходит из карцера в одном белье даже на мороз.
Как раз в это время им принесли обед — пшенную кашу в грязном деревянном ушате. Староста камеры велел всем стать в очередь и начал раздавать ее. У большей части заключенных не во что было ее брать и они получали ее в пригоршни, в подолы грязных и вшивых рубашек, в засаленные шапки. Когда «обед» был роздан, вокруг ушата на полу образовалось кольцо просыпанной каши и,
Глиномялка является как бы отделением карцера. Она представляет собой абсолютно темный и сырой подвал, вырытый под южной стеной Кремля. На дне ее лежит полуметровый слой глины, которую заключенные месят ногами для строительных работ. Зимой глина замерзает; тогда на нее ставят маленькие железные печки, оттаивают и заставляют заключенных месить... С попадающих в глиномялку снимают буквально все и совершенно голые — зимой и летом — они по несколько часов стоят в мокрой глине по колени... Глиномялка законно пользуется широкой и страшной славой в Соловках. С ней конкурирует только «Овсянка», а превосходит ее только слава «Секирки».
«Овсянка» — Штрафная командировка.В двадцати километрах от соловецкого Кремля, находится штрафная командировка «Овсянки». Она имеет три барака для заключенных и один для надзирателей (бывшее помещение для монахов). Расположена она у самого берега моря. Долгое время начальником на ней был чекист Ванька Потапов. Все заключенные острова, которых по директиве «Лубянка 2» надо было перевести в «белые списки», т. е. поскорее «загнуть», направлялись к нему... Ванька Потапов знал свое палаческое дело хорошо, и никто из присылаемых в его распоряжение заключенных, с «Овсянки» никогда не возвращался: они или замерзали на беспрерывной, без отпуска в барак, работе в лесу, или рубили себе кисти рук и ступни ног, или становились под срубленную падающую сосну, которая и приканчивала их мученическое существование; или вешались на соснах, захватив с собой, идучи на работу, кусок веревки; или Ванька Потапов, в пылу своего чекистского гнева, их убывал выстрелом из винтовки, штыком или прикладом ружья, донося ИСО, что заклгоченный «пытался обезоружить конвоира и бежать» — это замерзшим то морем за 60 километров от материка!
Сотрудники ИСО, списывая на основании потаповских донесений убитых заключенных, с удовлетворением говорили: «Ну и парень же этот Ванька! Не парень, а сундук с золотом. Стопроцентный чекист!...»
Этот Потапов, зверь в образе человека (не только морально, но и по наружности), не удовлетворялся «дрыном», он отвинчивал ствол винтовки и им бил заключенных за невыполнение урока. Потом он оставлял их в лесу до тех пор, пока они не заканчивали полностью своего урока. Ставя на пень, он заставлял кричать: «Я филон! Я паразит советской власти! Дремучий лес «Овсянки» примет меня в свои объятия и похоронит на веки! Я филон! Я филон!» и т. д. Потапов хвалился в ИСО, что он заставляет кричать на пне «я филон» не менее 5.000 раз.
«Филонов нам не надо, говорил Потапов с кощунственной бранью... «Для филонов у меня на «Овсянке» не одна канава есть! Обходя места работ, он любил говорить: «Попы на «Овсянке» у нас есть! Панихиду отслужим!»
Как-то по делам ИСО мне пришлось быть в районе «Овсянки». Не вполне веря в зверства Потапова, о которых слышал по работе в ИСО по рассказам самого Ваньки Потапова, я решил поехать туда самому, чтобы узнать правду на месте.
— Командирррровкааа, смирррноооо!» — свирепо заорал Потапов, увидя меня подъезжающего на лошади. — «Товарищ уполномоченный, — начальник командировки «Овсянка», стрелок Потапов», — представился он мне. — «На командировке все благополучно; вчера в лесу загнулось восемь человек шакалов, о чем я рапортом донес в ИСО».
— Почему это заключенные, как сумасшедшие, вылетают из бараков и куда то бегут? — спросил я у Потапова, увидя выбегающих, как на пожар, из бараков заключенных — грязных, худых, изможденных, в рваных лаптях, некоторые с кусками хлеба, в покрытых струпьями, худых руках и тут же поспешно строящихся в две шеренги.
— А это, товарищ уполномоченный, шакалы услышали мою команду и становится в строй. Они у меня, товарищ уполномоченный, дисциплинированы: знают, что начальство приехало».
Поздоровавшись с заключенными, я велел Потапову распустить строй, но он, желая показать мне вымуштрованность «шакалов», стал подавать зычные команды; «Кррру — ГОМ!... Напрррааа — ВО!.. Налеее — ВО»!..