S.n.u.f.f.
Шрифт:
Со всех сторон на него косились вывески крытых лавок. Веселые намалеванные морды, которые, по мысли хозяев, должны были зародить в прохожем душевный подъем и желание купить соленый арбуз или пряник, вызывали лишь мучительный страх перед жизнью — и стыд за то, что жизнь вызывает такой страх.
Через полчаса ходьбы он был уже в центре. К Воротам Победы, несмотря на давку, можно было подойти — Грым добрался прямо до ограждения, где прогуливались пусора в черных плащах. Теперь он оказался так близко к скрытому за тучей Биг Бизу, как только можно было
Ворота на Оркскую Славу (на верхне-среднесибирском — Уркскую Гордынку, а если попросту — Большой Цирк), были единственным проходом в циклопической древней стене, вокруг которой лепился город — в других местах к ней не разрешалось даже приближаться. На Оркской Славе никто не жил. Туда ходили только умирать, и все бесчисленные орки, сгинувшие за стеной, прошли когда-то сквозь эти красные высокие створки. От этой мысли Грыму внезапно сделалось не по себе. Ему тоже предстояло пройти через ворота — и, если пощадит Маниту, вернуться назад.
Ворота притягивали взгляд. Они были сделаны из толстого дерева, обитого железными накладками в виде спастик, и походили на решетку, где в красный цвет покрасили не только прутья, но и пространство между ними.
Грым опустил взгляд на медный замок, висящий на воротах со времен последней Победы. В младенчестве, когда он еще не различал причин и следствий, он думал, что война начинается, когда ломают замок, а не наоборот — и этот металлический сторож мира казался ему опасно доступным для любого злоумышленника. Вот же он, совсем рядом…
С тех пор Грым успел поумнеть. Но сегодня он словно вернулся назад — и уже много раз сменившийся за его жизнь замок вдруг показался ему, как когда-то в детстве, обреченным живым существом, которое много дней защищало Уркаину как могло — а теперь должно было откинуть дужку.
— Спасибо, замок, — прошептал Грым, чувствуя, как на глаза наворачиваются нелепые слезы.
Было, впрочем, понятно, что жалко ему не замок, а себя — особенно себя маленького, того Грыма, который уже точно никогда не вернется из солнечных садов детства.
Повернувшись, он пошел к покрытому пометом бронзовому всаднику, парящему над толпой. Это был один из великих орков прошлого, легендарный Победитель Танков маршал Жгун. К его простертой длани прицепили плакат с надписью «Вiватъ Урка"iно!», раскачивающийся теперь под ветром.
Площадь гудела. Как всегда в предвоенные дни, в воздухе реяли портреты Великих Кондуитов — Чингис Хана, Сталина, Хорхе Кровавого, Махмуда II Махди и прочих. Грыму раньше было интересно, кто держит эти изображения во время гуляний, и куда их потом прячут. Но любопытства ни разу не хватило, чтобы проследить за каким-нибудь портретоносцем. Это, наверно, было небезопасно. Да и ясно, в общем, без всякой слежки.
Над площадью тускло желтели крылатые крокодилы на крыше Музея Предков — оркский золотой запас (говорили, что они на самом деле просто позолоченные, а золото украли еще до Просров). Внизу показывали свое искусство мастера рукопашного боя, напоминая миру, что есть еще у орков крепкий кулак,
Чтобы посмотреть на великих воинов, Грыму пришлось долго протискиваться сквозь толпу. Давка была такой, что несколько раз его подхватывал поток, и он терял возможность самостоятельно выбирать курс.
Народ вокруг был простой и грубый, и он успел нанюхаться всяких запахов, по которым, наверно, можно было бы составить энциклопедию оркской жизни: пахло луковыми очистками, обрезками кожи, надувной жвачкой, жареными на масле бананами, щелочным мылом, свиными кишками, гнилой папайей, ржавым железом, квасолой, потом, перегаром и одеколоном «Ancient Serpent». Все это было не особо приятным, но показалось сущей ерундой, когда он проехался рожей по фартуку мясника. К счастью, после этого последнего испытания толпа наконец раздалась, и Грым увидел место, где выступали богатыри.
На стене Музея Предков висела большая красная холстина с белой надписью «Ристалище». Перед буквой «Р» была подмалевана маленькая «д», тем же белым цветом, и Грым догадался: ее добавили не ночные хулиганы, а сами рисовавшие холстину художники — ободрить народ перед войной и напомнить, что урки не расстаются с соленой шуткой даже в лихую годину.
На утоптанной до твердости камня земле стояли три больших чурбана, грубо раскрашенных под людей. Чурбаны были крепчайшего вида, перехваченные для прочности железными кольцами. Грым заметил, что у стены припасено несколько запасных.
Рядом стояла Палатка Героев — увешанный разноцветными щитами шатер с конским хвостом на вершине. В нем героям полагалось перед битвой пить волю и любить девок, что они с удовольствием и делали. Но дизайн палатки меняли перед каждой войной, и никакого оркского патриотизма это сооружение не вызывало. Вход в шатер был закрыт кумачовой занавеской. Видимо, герои отдыхали.
Чурбаны для битья отражали не столько облик врагов, сколько муки художника, пытающегося изобразить несколько непохожих лиц. На двух были нарисованные мундиры с какими-то крестами и звездами, на третьем — настоящая полупрозрачная ветровка из тех, что выдают работникам Желтой Зоны. Сдержанный намек на внутренних пособников врага.
Враги, конечно, выглядели гнусно. Особенно раздражали кресты и звезды, которыми они наверняка награждали друг друга за убийство орков, чья цивилизация издавна развивалась по духовному пути и не разработала поэтому таких средств уничтожения, как у приземленно-материалистичных людей.
Ничего, Маниту нас рассудит…
Грым не то чтобы думал все это — он, скорее, понимал, что орк должен так думать (вернее, если совсем уж точно — должен понимать, что должен так думать), но эти долженствования возникали на периферии ума и уходили в небытие, не затронув его существа. То же самое, он был уверен, происходило на площади и со всеми остальными.