S.W.A.L.K.E.R. Конец света отменяется! (сборник)
Шрифт:
Остается только мямлить и прятать глаза.
– Берти, ну что ты, тупее всех этих Гонсалесов, Фернандесов, Диасов и прочих амигосов? Ты же в начальной школе был в первой тройке! В начале списка! А теперь что? В университет как поступать собираешься?
Я молча рою ковер носком ботинка и виновато соплю. Нет, а что еще я могу сделать? Начать оправдываться? Мол, в начальной школе я сидел на первой парте, а мексов в классе было всего двое, вечно сзади, и рот раскрыть боялись? А потом привычный мир опрокинулся – так быстро, что мы только и знали, что сами рот открывать,
Но я держу рот на замке. Мама все равно не поверит. То есть поверит, но сделает вид, что не услышала. Мол, чего не знаю, того не существует. Она и так старается реже выходить из дома, чтобы не сталкиваться с мексами лишний раз. Только на машине, только к старым друзьям, посидеть за столом тесной компанией и поболтать ни о чем, сделав вид, что на дворе прежние добрые времена. Десять – двенадцать лет назад все было по-другому. Мама делает вид, будто ничего не происходит. Мы все делаем вид.
– Марш в свою комнату!
– Без обеда?..
– Если уроки не сделаешь, то и без ужина!
– Ну что я, маленький, что ли…
Маленький не маленький, а приходится идти в комнату.
Врубаю комп и минуты две пытаюсь найти материалы для реферата по истории политической системы в США. Потом полчаса кликаю ссылки в Вики, выясняя для саморазвития, с каким президентом связано больше всего скандалов. По очкам и по форме задницы лидирует Моника Левински. Хоть она и не президент.
В животе бурчит.
Я смотрю на часы. Отец явится не раньше десяти – он сегодня в вечернюю смену, значит, ужин будет поздний. Не кайф.
Идея с патриотическим перекусом нравится мне все сильнее. Пожалуй, когда Джек радостным шепотом поведал о том, что, по его сведениям, не везде еще буррито и тортильяс победили нормальные человеческие гамбургеры и хот-доги, я не был еще настолько готов к свершениям. Теперь же голод наполняет меня решимостью.
Я набираю Джека:
– Слушай, как насчет закусить собачатиной сегодня? Прямо сейчас, а?
– Ну-у-у-у…
– Джеки, пошли. Погода отличная, – тут я не кривлю душой, весенний денек и вправду хорош. Теплынь, почти лето. – Разомнемся, погуляем. Пожрем, наконец! Вспомним детство. Когда еще все было нормально, и мир не сошел с ума, и еда вкуснее…
– Вот именно, детство. Меня предки племянницу оставили сторожить. Мелкую.
– Так ты что, дядя? – я ржу в трубку и от голодного ничегонеделанья откусываю от листа коланхоэ, которое тоскливо кособочится на подоконнике. Я его не поливаю и не люблю, оно отвечает мне тем же. На вкус – мерзость редкостная.
– Тетя! – Джек пенится и злится. Его вообще разозлить – раз плюнуть. –
– А сколько ей?
– Шесть.
– Месяцев?
– Дурак, в шесть месяцев они еще сидеть не умеют. Лет.
– Так, – прислушавшись к очередной руладе в желудке, я использую всю силу убеждения. – Взрослый человек фактически. Берем с собой. А родакам наплетешь, что сводил ребенка подышать воздухом. В парк. Тебе же и спасибо скажут.
Джек еще пару минут ломается для виду, но сдается.
Бросив прощальный взгляд на Монику, я выбираюсь из комнаты через окно, прыгаю на крышу гаража и оттуда – сразу на улицу.
Мы встречаемся в переулке, где воняет мочой. В принципе, сейчас везде так воняет. Мексы гадят, где видят. Впрочем, у них пока хватает такта не делать это на виду у всех, хотя не исключаю, что до этого вскоре дойдет. Говорят, в Европе уже дошло. Деградация полным ходом.
Джек приходит весь такой серьезный, что прям дядя дядей. Я не могу удержаться от смеха, за что сразу зарабатываю подзатыльник. Какое-то время мы шутя тыкаем друг другу под ребра, пока наконец нас не останавливает его племянница.
– Мы здесь будем гулять? – спрашивает она. Голос неожиданно взрослый, как будто ей не шесть лет, а шестьдесят.
– Можно и здесь, – отвечаю я. – Такая красота кругом, – ржу, но натыкаюсь на строгий взгляд.
Присматриваюсь к ней повнимательней. Насупленная девочка с куклой, торчащей из кармана куртки. В чем-то даже симпатичная, наверно, вырастет в красавицу, а может, и нет – тут не угадаешь. Только по девочке сразу видно, что она не отсюда. Лицо иное, губы, глаза и кожа. Смуглая, но не как у мексов, негров или мулатов. Какой-то деревянный оттенок коричневого. Сложно иначе описать.
– Как звать-то племянницу? – спрашиваю у Джека.
– Инира, – отвечает девочка сама за себя.
– Ого, сама говорит!
– Я еще много чего могу сама, – девочка хмурится и повторяет недавний вопрос: – Мы здесь гулять будем?
На языке вертится очередная дурацкая шутка. Что-то мне вообще весело. Не иначе как этот побег так подействовал. Или весна. Но я замечаю строгий и одновременно умоляющий взгляд Джека.
– Нет, не здесь. Пойдем. Меня зовут Роберт, кстати.
– Пойдем, Роберт.
Она кивает, хватает одной рукой мою ладонь, а второй вцепляется в Джека. И мы идем – такая натуральная семейная пара при параде. Только, чур, баба – это Джек. Он смазливей.
От этой мысли опять ржу, но, несмотря на уговоры, о причине веселья не рассказываю. Чем вызываю еще больше подозрений. Джек становится все мрачней, как и переулки, по которым мы пробираемся. Чувствует, поди, что я над ним ухохатываюсь.
Наконец приходим.
Очередь больше, чем задница Моники. Раз в несколько. Все тихо шепчутся, переглядываются, но ведут себя спокойно. Только с ноги на ногу переминаются. От нетерпения, должно быть.