Сабля атаманаРассказы(пер. с марийского)

Васин Ким Кириллович

С этими словами девушка прыгнула в реку, а лодка, покачнувшись, перевернулась вверх днищем.

Белой рыбой мелькнула девушка под водой, чистая струя заиграла вокруг нее. А мурза и его телохранители, закованные в железо, камнем пошли ко дну и там, на дне чужой реки, нашли себе могилу.

С удивлением и страхом смотрели на все это остальные нукеры.

— Непонятный здесь живет народ. Непокорная у него душа. Трудно его одолеть, — говорили они между собой.

А пленники на плотах говорили о богатырях, которые придут с этих берегов и освободят их.

— Как имя этой девушки? — спросил один

нукер.

— Ветлуга, — ответили ему полоняники.

— А как зовется эта река?

— Тоже Ветлуга.

Побледнели нукеры и молча смотрели в воду.

Текла река Ветлуга, сверкая, как стальная сабля, — вольная река непокорного народа.

Сабля атамана

В те времена, о которых идет речь в этом рассказе, во второй половине семнадцатого века, Козьмодемьянск окружали нетронутые дремучие леса. Они подступали к самым стенам городка, шли до Суры, до Цивильска, до Ядрина; редко-редко среди сплошного густого леса попадались клочки вспаханных полей и маленькие — в одну-две избы — марийские селения — илемы.

Илем Аштывая стоял на берегу Юнги.

Аштывай со своей семьей жил в низенькой, черной от дыма и копоти курной избенке. А семья у него была немалая — семеро детей, мал мала меньше; старшему сынку Порандаю лишь десятый годок пошел.

Нелегко прокормить такую семью, и Аштывай трудился от зари до зари: то в Юнге рыбу ловит, то в лесу борти ставит, то с раннего утра до ночи пропадает на поле.

Каждую весну, умываясь соленым потом, пашет он поле деревянной сохой из крепкого корня и полной горстью разбрасывает зерно, а подойдет осень, выходит на поле с серпом. Соберет Аштывай урожай, обмолотит — и грустно почешет в затылке: опять зерна не хватит даже на ползимы.

Тогда отправляется Аштывай в лес за желудями. Намешает в муку толченых желудей, древесной коры — и, глядишь, переживут длинную зиму, дотянут до нового урожая.

Беден дом Аштывая, пуст амбар, но есть у него заветное сокровище — дареная золотая чаша.

Эту чашу в давние годы царь Иван Васильевич Грозный пожаловал сотнику горно-марийской стороны Акпарсу за помощь и заслуги марийцев в покорении Казанского ханства. А вместе с чашей даровал царь Иван на веки вечные роду Акпарса приюнгинские земли. С тех пор сто лет переходила чаша из рук в руки, и теперь владел ею внук Акпарса Аштывай.

А на ту заветную чашу давно уже зарился юнгинский тора Волотка, да Аштывай готов лучше голодом сидеть, чем отдать чашу в чужие руки.

Волотка тоже из марийцев, только из другого рода; настоящее имя его Пангелде, но, чтобы подладиться к русским властям, он крестился и принял новое имя — Володимер, которое марийцы переделали на свой лад, и так стал он Волоткой.

Волотка по повелению воеводы собирал ясак в окрестных илемах. Мужики боялись его пуще огня; один Аштывай не дрожал от страха, когда к нему жаловал марийский

тора.

И денег обещал Волотка за царскую чашу, и воеводской тюрьмой пугал, но Аштывай твердо стоял на своем: «Не отдам — и все».

— Ну погоди, ярыжка-голодранец! — пригрозил как-то раз обозленный Волотка. — Придет время, в ногах у меня будешь валяться, да поздно будет!..

— Не пугай, — ответил Аштывай, — я не из боязливых. Остры зубы у волка, да не всякий раз до горла добираются.

— Не отдашь чашу добром, силой отберу, — в ярости прошипел Волотка.

Так и уехал Волотка из илема Аштывая ни с чем, но надежды завладеть царским подарком не оставил. Мысль о чаше червем точила его душу. А вскоре выпал удобный случай отомстить соседу за его строптивость.

В один весенний день в город прибыл гонец с царской грамотой, в которой повелевалось поставить на горном берегу монастырь.

Козьмодемьянский воевода вызвал к себе Волотку и сказал:

— Ты, Володимерко, хорошо знаешь места меж Юнгой и Сурой. Скажи, где сподручнее ставить монастырь? Место надо выбрать доброе, чтобы были там пахотные земли, и рыбные угодья, и дубовые рощи.

Волотка раздумывал недолго.

— Есть такое место на Юнге, батюшка воевода, — вкрадчиво проговорил он, — очень доброе место: и пахотные земли, и рыбные угодья, и дубравы — всё рядом. Самое подходящее место для монастыря. А живут там поганые язычники, не желающие принимать святого крещения…

— Поганые язычники, говоришь? — проговорил воевода.

— Язычники, — подтвердил Волотка.

— Да-а, ежели так, то самое место поставить там монастырь, — проговорил воевода, — авось святые отцы обратят этих басурман в православную веру.

На другой день воевода послал на Юнгу боярского сына Федора Дергалова со стрельцами и с Волоткой объявить тамошним марийцам, что их земли отныне отходят к новому монастырю.

— Перед нехристями держитесь смелее, — напутствовал он Дергалова и Волотку, — коли надо будет, силу свою покажите.

Не чуя ног под собой от радости, мчался Волотка к илему Аштывая.

А хозяин илема в это время, не ведая, что над его головой собираются черные тучи, перепахивал поле за дубравой. Работа спорилась, борозда за бороздой отваливалась мягкая земля.

Шагая за сохой, размечтался Аштывай: «Вспашу поле, засею добрым зерном, уродится рожь на славу: солома, что камыш, зерно, что яйцо…».

Он и не заметил, как подбежал к нему сын Порандай, потянул за рукав:

— Ачий [9] , к нам во двор люди приехали!

9

Ачий — отец.

— Какие люди?

— Воеводские. Все верхами, у всех топоры на длинных палках. И Волотка с ними…

Как услышал Аштывай про Волотку, тревожно ему стало.

— Тебя искать послали, — продолжал Порандай. — Почему хозяина дома нет, когда мы приехали, говорят…

— Ждал я их, окаянных, — недовольно проворчал Аштывай. — Но ничего не поделаешь: уж коли приехали, не уедут, пока своего дела не сделают.

Аштывай выпряг мерина из сохи, сел на него сам, посадил сына и отправился к илему.