Саблями крещенные
Шрифт:
— Я сказал им, что капитан повел себя подло. Он не выполнил решения команды о вашем освобождении, нарушив свое собственное слово, — перевел фриз. — Теперь они требуют суда над капитаном.
— Пусть поговорят об этом с остальными матросами, — ответил Гяур. — А мы тем временем нанесем визит сеньору д’Эстиньо. Сегодня у нас на корабле вечер встреч и прощаний.
Кто-то из матросов ткнул Торресу недопитую бутылку с ромом. Моряк опустошил ее, взял за горлышко и с этим оружием воинственно направился к капитанской каюте.
Появление поздних визитеров д’Эстиньо встретил так же,
— Эта икона уже слышала молитвы пирата Морано. После этого к мольбам бесчестных людей она стала абсолютно глухой, — объяснил ему свое понимание того, что здесь происходит, Гяур.
— Что вы намерены предпринять, сеньоры? — увядшим голосом спросил д’Эстиньо, поднимаясь с колен.
— Команда уже знает о вашей подлости и возмущена тем, что вы осмелились нарушить ее решение, — объявил ему Хансен по-французски, чтобы понимал и Гяур.
— Так все же, что вы намерены предпринять? — еще глуше пробормотал капитан, понимая, что на «Кондоре» капитанство его закончилось так же бесславно, как и на «Альмансоре».
Шкипер и полковник переглянулись.
— Пусть станет перед командой на колени и спросит, как она соизволит поступить с ним, — неожиданно подсказал Торрес, старательно, хотя и с трудом подбирая французские слова. — Так всегда поступает команда, капитан которой подло нарушил свое слово.
— Но, убив меня, вам придется стать пиратами.
— Или перейти на службу Франции. Что не очень-то пугает команду, в которой осталось всего два испанца, да и те баски, ненавидящие испанцев больше, чем французы, — удивил Гяура теперь уже шкипер.
— В таком случае, я тем более не стану перед ней на колени.
Пока д’Эстиньо произносил эти слова, Хансен решительно шагнул к нему, в мгновение ока извлек из ножен шпагу и с прытью тореадора вернулся на свое место рядом с Гяуром.
— Следовательно, команда будет судить вас как человека, не раскаявшегося в своей подлости, — объяснил он капитану.
Гяур и Хансен вновь переглянулись. Полковник не настроен был вершить какой-бы то ни было суд, который еще неизвестно чем закончится лично для него. Как-никак он находится на вражеском корабле, где Хансен предстает всего лишь временным союзником, а Торрес еще несколько минут назад должен был выстрелить ему в спину. Оставалось разве что сразиться с капитаном на дуэли.
Он уже решился было на это, но послышались шум голосов, гулкие шаги по палубе — и еще через несколько секунд дверь отворилась. Вся небольшая команда в полном составе явилась в каюту капитана.
— Мы пришли, чтобы объявить вам свою волю, капитан д’Эстиньо, — заявил боцман — коренастый, располневший моряк с короткой курчавой бородкой, рассеченной на подбородке широким, багрово-лиловым шрамом. — Вас никто не назначал капитаном на «Кондор». Вы сами объявили себя им. Но тут же предстали перед командой, как человек, не знающий слова чести и презирающий волю экипажа.
— Это неправда. Я не презирал ее, — попробовал оправдаться д’Эстиньо. — Просто
— Но вы также дали слово команде и самому полковнику, который, насколько нам известно, избавил вас от удовольствия поболтаться на рее, — возразил боцман, нацеливая на него изжеванный, невероятно толстый мундштук трубки, словно ствол пистолета. — А потому решение команды — за борт!
— За борт! — поддержали его моряки одинаково суровыми и решительными голосами. И все посмотрели на Гяура.
— Посадите его в шлюпку, в которой он хотел отправить на тот свет меня, — предложил Гяур, — и пусть плывет куда хочет. Мы же избираем капитаном господина Хансена и держим курс на Дюнкерк. Возвращаться в Денновер и представать перед испанскими властями я бы вам не советовал. В Дюнкерке же вы пополните команду и решите: то ли переходить на службу королю Франции, то ли уйти в море и распорядиться кораблем и своими жизнями так, как вам заблагорассудится.
— Заодно подремонтируем корабль, который уже едва держится на плаву, — добавил от себя Хансен, переведя морякам то, что сказал полковник.
После короткого, но довольно грубоватого по форме препирательства, команда согласилась предоставить д’Эстиньо шлюпку и отправить его ко всем чертям. Ничего не имели моряки «Кондора» и против того, чтобы капитаном был избран Хансен. Однако один матрос решительно не желал показываться во французском порту и вообще попадаться на глаза представителям французских властей. Он ничего не объяснял, но всем было понятно, что у парня есть веские причины, не позволяющие раздражать французское правосудие. Ему предложили отправиться на берег вместе с сеньором д’Эстиньо или же предстать перед французами под другим именем.
Немного поколебавшись, Кордуньо, как звали этого мятежного скитальца морей, избрал второй выход из ситуации, взяв слово с Хансена и остальных моряков, что те не выдадут его настоящего имени даже под пытками.
— А что касается этого непочтенного сеньора, — указал он на д’Эстиньо, — то я не пожелал бы садиться с ним в одну шлюпку, даже если бы мы терпели кораблекрушение посреди океана.
Что было встречено командой с громогласным одобрением.
54
Король принял его в своей краковской резиденции, в зале, увешанном портретами великих предшественников, между которыми, у стен, томились статуи польских рыцарей, в доспехах всех времен, начиная от древних полян. Владислав IV принимал здесь кого-либо крайне редко. Это был зал уединения. А старинный, сработанный из красного дерева, трон давно стал для него не столько символом королевской власти, сколько местом горьких раздумий, тяжелых решений и уничижительного раскаяния.
Еще недавно в этом же зале он решался на новую священную войну с Турцией и Крымом. Здесь он осенил себя святой миссией спасителя Европы от занесенного над православным миром «исламского бича сатаны», уже загнавшего в рабство несколько православных христианских народов и непрерывно терзавшего тело и без того растерзанной войнами и междоусобицами Речи Посполитой.