“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
— А кто говорит о еде?
Он шагнул прочь из ее объятий и вернулся к холсту.
— Нет, Джо, мне нужно работать.
— Тебе же этот чертов свет ловить не надо — тут темень, как у черного пса в жопе. Пойдем, хоть согреешься.
— Нет, иди одна. Я завтра попробую в мастерскую заглянуть, тогда и увидимся.
Но никуда заглядывать он не собирался. Если все пойдет по плану, завтра он уже сядет на пароход в Южную Америку. Он установил раскладной трехногий табурет перед мольбертом и уселся, делая вид, что погружен в работу.
— Сегодня в студию заходил тот жутковатый бурый типчик. Сказал, ты должен ему картину.
— Меня это уже не касается, Джо. Мои работы продаются. Я не могу отдавать картину за несколько тюбиков краски.
Она кивнула и сняла перчатки — тщательнее, чем обычно требовалось для такого простого действия, словно бы прикидывая, что за этим последует.
— Мне кажется, тебе известно, что дело не только в тюбиках.
— Прекрасно, тогда я оплачу наличными. Если зайдет опять, скажи, что в мастерской я буду в понедельник.
К понедельнику он уже будет посреди Атлантики — на всех парах плыть к Чили, писать там батальные полотна. Мать ему все уши проела насчет того, что он бросил Уэст-Пойнт, чтобы стать художником, да и на такую мысль его навела благородная служба брата — он был хирургом в армии Конфедерации. Интересно, подумал он, как это характеризует человека — отправляться на войну, лишь бы сбежать от любовницы.
Джо подошла к нему, провела рукою по волосам, очертила ему лоб ногтем.
— Ты больше не сердишься, что я позировала Курбе?
С другом и наставником Уистлера реалистом Гюставом Курбе они отправились в Нормандию, и однажды Джеймс вернулся днем с берега, где писал рыбачьи лодки, а Джо раскинулась голая на кровати, и ее рыжие волосы медно горели в лучах солнца из окна, а Курбе, у мольберта, писал ее. Тогда Уистлер не сказал ни слова. Они же, в конце концов, художники, а любовница Курбе вышивала в соседней комнате, но когда они с Джо остались наедине, он взорвался.
— Нет, не сержусь, — ответил он, не отрываясь от ноктюрна, который писал. — Его картина и рядом не стоит с моей тогдашней.
— А, так вот в чем дело. Тогда все понятно. — Она взъерошила ему волосы, а потом одной рукой взялась за его макушку, другой — за подбородок и прижала его голову к своей груди. Он ее не оттолкнул, но и не прижался к ней в ответ. — Ах, Джимми, ты такой лапочка. — Она склонилась к нему сама и прижала к себе голову покрепче, а на ухо ему прошептала: — Спокойной ночи, любимый. — Поцеловала его в щеку, выпрямилась и ушла к мосту Бэттерси.
Уистлер посмотрел ей вслед — и понял, что не дышал все время с того мига, когда она взяла его за подбородок. Подумал, не написать ли ее тенью в тумане, но тут же его накрыло: свинцовое отравление, волна, которая его чуть не прикончила, истерики и капризы, утрата памяти, глубокая неуспокоенность, что, казалось, не отступает, стоит ему приняться писать Джо… Он поежился и сунул кисть в жестяную банку, которую подвесил к мольберту.
И
— Джимми, — прошептала она, хотя голос будто раздался у него в голове, а не с расстояния в полсотни ярдов. — Тот день в Нормандии? Сразу перед тем, как ты вошел, я выебла Гюстава. Он взял нас обеих, меня и Элизу, одну за другой, а потом мы имели с ней друг друга, а он смотрел. Я решила, что тебе нужно это знать. Но ты нарисовал тогда очень красивые рыбачьи лодки. Я очень люблю эту картинку. Я отдала ее Красовщику. Не сердись. Ты этого не знаешь, но Гюстав спас тебе жизнь. Сегодня ночью. Bon voyage, любимый.
— Ну? — спросил Красовщик.
— Картины нет, — ответила Блё.
— Но скоро будет, да? В темноте писать больше не станет? Скоро картина, да?
— Нет. Он уезжает. Я заходила к нему домой. В вестибюле сундуки. У «Уиндзора и Ньютона» он заказал столько красок, что хватит на целый сезон. Счет пришел в мастерскую, но доставили их домой.
— Вот ебучки эти Уиндзор с Ньютоном. Сбывают прусское говно. — И он сплюнул с моста, дабы показать все свое презрение к этим ебучкам Уиндзору и Ньютону, прусскому говну и реке Темзе вообще. — Куда мы едем?
— Мы с тобой — во Францию. А куда он — не знаю.
— И ты дашь ему просто так улизнуть?
— Я думаю тут кое о ком, — ответила она.
— Но о ком? И кем ты ему будешь?
— В этом-то и вся красота. Джо его уже завлекла. — Она сделала легкий реверанс, словно представлялась кому-то. — Мне даже переобуваться не нужно.
— Сомнительно как-то звучит, — сказал Красовщик. — Давай отожмем этого.
— Нет, Курбе очень талантлив. Великий художник.
— Ты всегда так говоришь.
— Вероятно, это всегда правда, — сказала она.
Они отправились во Францию, где нашли Гюстава Курбе в Провансе — а там было тепло, отчего Красовщик был счастлив. Джо станет любовницей, а также время от времени моделью Курбе на следующие десять лет, по истечении коих человека, которого некогда называли величайшим художником Франции, сошлют в Швейцарию, где он и сопьется, всеми брошенный и в нищете.
— Видишь, — скажет потом Красовщик. — На его месте мог быть этот блядский Уистлер. Мы б скормили его сенбернару.
Уистлер Красовщику никогда особо не нравился.
Десять. Спасение
Граф Анри Мари Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа ворвался в помещение, выхватил оружие и заорал:
— Мадам, я требую, чтобы вы немедленно отпустили этого человека во имя Франции, «Булочной Монмартра» и Жанны д’Арк!
Жюльетт быстро прикрылась халатом. Люсьен оторвался от холста и взял кисть «на грудь».
— Ну тю, Анри, — «Жанна д’Арк»?
— Так короля ж у нас больше нет.