Сад Аваллона

Мэйчен Артур Ллевелин

Приятели неторопливо шагали по направлению к дому, и стоило им выйти на террасу, как в серой пелене неба появился разрыв, и брызнувший оттуда солнечный свет окрасил угрюмый холм, возвышавшийся перед ними.

Весь день Дайсон методично бродил по окрестным полям и лесам. Он окончательно запутался в этих, казалось, тривиальных обстоятельствах, которые ему предстояло выстроить в стройный причинный ряд, чтобы разгадать загадку, и сейчас он снова и снова вынимал из кармана наконечник и, вращая его в разные стороны, исследовал кремень с большим тщанием. Что-то было в этом камне такое, что делало его несхожим со всеми теми образчиками, которые Дайсону довелось видеть в музеях и частных коллекциях: и форма наконечника, и прообраз орнамента —

пунктирная линия точек, идущая вдоль края. Кто, подумал Дайсон, мог обладать такими штуками в столь захолустном месте, и кто, обладая ими, додумался уложить их в бессмысленные фигуры под оградой сада Вогана. Чудовищная нелепость произошедшего оскорбляла его здравый смысл, Дайсон изобретал теорию за теорией, но лишь затем, чтобы тотчас отвергнуть, — в конце концов, он почувствовал сильное искушение все бросить и поспешить на ближайший поезд, чтобы уехать обратно в город. Он уже осмотрел серебряную чашу, которой владел Воган, и даже успел тщательно изучить эту жемчужину коллекции, и то, что он увидел, вкупе с беседой между ним и дворецким убедило его в бесплодности версии похищения ларца с сокровищем. Да, сундук, в котором хранилась чаша, тяжелая штуковина из красного дерева, датированная началом века, имел несомненное сходство с пирамидой, и Дайсон поначалу чуть было не с охотой напялил на себя глупую личину детектива, но небольшое раздумье склонило его к мнению о несостоятельности гипотезы кражи со взломом, и тогда он отбросил ее ради чего-нибудь более правдоподобного. Он спросил у Вогана, водятся ли поблизости цыгане, и услышал, что романеев здесь не видно уже много лет. Это еще раз перетряхнуло его предположения, так как он прекрасно знал цыганскую привычку оставлять странные иероглифы по ходу своих скитаний и уже успел обрадоваться своей догадке, но ответ Вогана развеял надежды и на эту гипотезу. Откинувшись в кресле, Дайсон, испытывая отвращение от очередного провала, смотрел на копошащегося у старомодного камина хозяина дома.

— Странно, — нарушил молчание Воган, — цыгане никогда не беспокоили нас. Но сейчас, как бывало раньше, крестьяне находят следы костров в одном из самых диких мест среди гор, и никому не известно, кто эти поджигатели.

— Вероятно, они похожи на цыган?

— Нет, только не в тех местах. Медники, цыгане и просто бродяга держатся поближе к дорогам и стараются не уходить далеко от жилья.

— Замечательно, но я ничего не понимаю. Я видел детей сегодня днем. Как вы и рассказывали, они прошли мимо, не останавливаясь. Так что в любом случае глаз на стене больше не будет.

— Нет, но я все-таки подстерегу их у ворот в ближайшие дни и в конце концов узнаю, кто же этот художник.

На следующее утро, когда Воган прогуливался по своему обычному маршруту от газона до заднего фасада дома, у ворот он обнаружил Дайсона, поджидающего его с величайшим нетерпением, тот был так возбужден, что жестикулировал ему с какой-то отчаянной решимостью.

— Что там? — спросил Воган. — Опять кремни?

— Нет, но посмотрите, посмотрите на стену. Туда, неужели не видите?

— Еще один глаз! — воскликнул Воган.

— Точно. Нарисованный, как вы можете заметить, на небольшом расстоянии от первого, почти на том же самом уровне, разве только чуть пониже.

— Кто, черт возьми, малюет эти рисунки? Дети это сделать не могли, прошлым вечером глаза здесь не было, а сегодня они еще не проходили. Что бы это значило?

— Думаю, за всем этим лежат козни самого дьявола! — сказал Дайсон. — И, конечно, невозможно противиться заключению, что эти инфернальные миндалевидные глаза нацарапаны тем же, кто выкладывал фигуры из кремневых наконечников, а уж отсюда можно сделать такие выводы, о которых лучше помалкивать. Да, что касается моей особы, то я беру свое воображение под строгий контроль, иначе все это сведет меня с ума.

— Воган, — продолжил он, как только они отвернулись от стены, — неужели вас не поразил один момент, весьма занимательный

момент общности между фигурами из кремня и глазами на стене?

— И какой же? — спросил Воган. Его лицо накрыла тень ужаса, сковавшая естественные черты.

— А такой. Мы знаем, что знаки войска, чаши, пирамиды и полумесяца по всей видимости выполнены ночью. Предположительно наблюдаться они должны были ночью. Ну а теперь те же резоны приложим к глазам на стене.

— Я что-то не совсем понимаю сущность ваших предположений.

— О, да все же ясно. Ночи, с тех пор как я здесь, темные и облачные. Более того, эти нависающие деревья погружают стену в тень даже ясным вечером.

— Ну?

— И вот что меня поразило. Какой же остротой зрения они, кем бы они ни являлись, должны обладать, чтобы выложить в сложную фигуру небольшие камешки, затем нарисовать глаза, и не допустить при этом ни единого промаха, и все это в кромешной темноте!

— Я читал о людях, брошенных в темницу на долгие годы, которые были способны вполне сносно видеть в темноте, — возразил Воган.

— Да, — сказал Дайсон. — Вы читали об аббате в «Графе Монте-Кристо». Но это уж слишком необычный персонаж для сравнения.

Поиски чаши

— Вы знаете того старика, что раскланялся с вами? — спросил Дайсон, как только они свернули с тропинки к дому.

— Да, это Трэвор, хотя он далеко не старик. Но выглядит он, вы правы, старым, бедным и разбитым.

— И кто таков этот Трэвор?

— Неужели не помните? Я рассказывал вам одну историю в тот день, когда приехал в Лондон, о девочке по имени Анни Трэвор, которая бесследно исчезла около пяти недель назад. Так вот, этот старик — ее отец.

— Да-да, кажется, вспоминаю. По правде говоря, эта история полностью вылетела у меня из головы. И что, до сих пор о девочке ничего не слышно?

— Ничегошеньки. Полиция бессильна.

— Боюсь, я не уделил должного внимания деталям вашего рассказа. Так какой же дорогой шла девочка?

— Ее путь пролегал прямо через эти дикие холмы, что начинаются сразу за домом, до этой дороги отсюда примерно две мили.

— Это не рядом с той деревушкой, которую мы вчера видели?

— Вы подразумеваете Кросицелью, откуда пришли дети? Нет, нет, то место находится дальше к северу.

— Н-да, туда я еще не ходил.

Они вошли в дом, и Дайсон заперся в своей комнате, чтобы погрузиться в прихотливый мир собственных мыслей, но то уже были не чистые фантазии — тень растущего подозрения обитала в них, смутная, пока еще иллюзорная, без определенных форм, и тем не менее — неотвязная. Он сидел у открытого окна и смотрел в долину, и видел, словно на картине, извилистый путь ручья, серый мост и огромные горы, вздымающиеся вдали, — все замерло: без дыхания ветра в таинственном поклоне застыли леса, вечернее солнце безмятежно пылало на папоротниках, а далеко внизу набирал силу слабый еще молочно-белый туман и начинал клубиться над водой. День незаметно темнел, огромный вал гор уже смутно вырисовывался вдали, краски леса потускнели, и захватившая Дайсона фантазия уже не казалась абсолютно невозможной. Остаток вечера он провел в грезах, едва ли слушая то, что говорил Воган, потом взял в холле свечу, подошел к приятелю и после некоторой паузы пожелал ему спокойной ночи.

— Я хочу хорошенько выспаться, — сказал он, — у меня есть небольшая работа на завтра.

— Вы имеете в виду свои писания?

— Нет, я собираюсь найти чашу.

— Чашу?! Если вы говорите о моей чаше для пунша, то она в полной безопасности и находится в сундуке.

— Меня не интересуют чаша для пунша. Могу поручиться за то, что вашей чаше ничто не угрожаю и не угрожает. Нет, я не стану досаждать вам предположениями. В любом случае вскоре у нас будет нечто куда более прочное, чем просто догадки. Спокойной ночи, Воган.