Сад неведения
Шрифт:
Схватив лопату, он побежал вдоль арыка. Бригадир был в начале вереницы, на участке его одноклассников. Он ухмыльнулся, взглянув на его лопату, купленную в магазине, с короткой рукояткой, ржавую. Все держали лопаты сверкающие, острые, сделанные известным мастером Уста Карой.
— Что вы чистите этой лопатой? — спросил Парша. Подняли на смех. Каждый старался пометче сострить.
— Пришел работать? — спросил бригадир. Раздались голоса:
— Любоваться!
— Стишки сочинять!
— Лясы точить!
— Да,— ответил он.
— То есть как: да — лясы
— Да — работать.
— Молодец,— бригадир отмерил пятнадцать шагов.— Копай поглубже, сорняки обрезай, берега шлифуй, чтобы как полированные были, понял? Считай, что маслом будем обливать!
— Чтоб можно было облизать! — вставил Парша. Бакы сгибался под тяжестью полной лопаты, но
нарезать глину пластами меньше, чем Парша, не позволяла гордость. Парша работал рядом и, поплевав на руки и потерев ладони, наблюдал за ним с ехидцей. Берега с тутовыми корнями были высокие, крутые, и глина, которую он бросал наверх, обваливалась вниз. «Сизифов труд» — пришло ему на ум.
— Нарезай поменьше, бросай подальше, маменькин сынок! — крикнул Парша.— Это тебе не сало!
Колхозники, закончив свои участки, переходили дальше. Скоро он остался в самом конце.
После того, как расчистили большие арыки, их во главе с Циклопом послали чистить маленькие арычки — разветвления больших арыков.
Колхозникам нашлась другая работа. Теперь ребят ничего не сковывало. Бригадир показывался редко. Циклоп и Парша полностью наслаждались своей властью. Вообще так называли их за глаза. По-настоящему звали их Мями и Джора. Стриженая голова Джоры была обезображена язвами. От язв сильно пахло, хотя он их прижигал одеколоном. В сказках паршивцы славились хитростью и похабностью. Парша это удивительно подтверждал. Минуты не проходило, чтобы он не цыкал сквозь зубы, будто хотел избавиться от привкуса гадостей, которые рассказывал.
А Мями был на один глаз слеп, но жалости ни у кого не вызывал. Был рослый, сильный, жестокий. Грубо шутил, выкручивал руки, толкал, пинал, щипал любого, кто попадался ему под руки. Кроме Парши. Они с Паршой уважали друг друга.
Больше и чаще всего доставалось двум-трем самым слабым. Так было до занятий, в перерывах и после занятий. На уроках они превращались в мумии, прятались за спинами слабых, учившихся хорошо, чтобы не вызывали отвечать урок, сладкословно умоляли, чтобы те подсказывали в случае чего, давали списать домашние задания. И слабые угождали им, напрасно надеясь на милость.
Мями и Джора поздно пошли в школу, несколько раз просидели повторно, бросали школу, но их заставляли окончить семилетку. Родителям было приятнее видеть сыновей с охапкой дров, чем со стопкой книг. Их ждали дома брань, тутовый прут, кислая сыворотка с ломтем черствого хлеба из джугары и катышки под хвостами барашков.
Весной, когда накрапывал ароматный дождь, Бакы несколько раз видел их у «подола» пустыни. Барашки паслись сами по себе, блея, на сверкающей от дождя траве. Вдали зеленели барханы. Дождинки мягко уходили в песок. Весь горизонт был в легкой воздушной сетке дождя. Они зажигали кусты сухих камышей
Джора и Мями выбрали себе слуг, которые охотно угождали им, делали все, что они приказывали,— принести воды попить или что-нибудь подать, помочь убрать участок или почистить им сапоги. Не довольствуясь этим, заставляли их падать перед собой ничком и целовать руки. Если они сопротивлялись, то дергали их за уши, заламывали руки:
— Ну!
И те подчинялись:
— Вай-вай-вай!
— Скажи: «Джан-ага»! Те повторяли:
— Джан-ага!
— А теперь: «Господин мой!»
— Господин мой!
Остальные смеялись над унижением товарищей, довольные, что их не осмеливаются унижать, радуясь, что не над ними проделывают эти штуки. Старались не попадаться на глаза, хихикая скрыто, пряча лицо — какое это было наслаждение видеть, как издеваются над другими! Но единственный глаз Мями остро видел.
— Ты! — внезапно показывал он на кого-нибудь из смеющихся, заставая того врасплох, и бедняге ничего другого не оставалось, как становиться очередной жертвой.
Мями и Джора, добившись своего, плевали униженным в лицо:
— Холоп! — и временно теряли к ним интерес.
А они с вымученной пугливой улыбкой, защищаясь локтями от ложного удара, вытирали рукавом плевки.
Но Мями и Джоре было интереснее унизить Бакы! Они поглядывали на него, как бы примериваясь, и он видел в их глазах блеск, свидетельствующий о работе их фантазии.
Во время перекура, сидя на сухой траве, играли в карты. Проигравшего щелкали по лбу. Циклоп и Парша не давали себя щелкать. «Подставьте лбы!» — приказывали они своим слугам. И те подставляли. Бакы смотрел со стороны.
— Иди играть! — приказал Циклоп.
— Не хочу.
— Боишься!
— Бояться нечего.
— Ну, тогда иди!
— Не хочется.
— Трус! — процедил Рейим, слуга Циклопа, чувствуя прикрытие.
Бакы не ответил.
— Рейим, ты что, боишься его? Дай ему! — сказал Циклоп.
— И дам!
— Дерни его за подбородок! А то слишком нос кверху держит!
Рейим подошел и дернул.
— Врежь ему, Рейим! — подзадорил Парша. Рейим замахнулся, но рука его, не достигнув Бакы,
остановилась. Бакы стоял, сложив руки, и спокойно смотрел ему в глаза. Рейим растерялся, не зная, как быть.
— Ты что, испугался? — спросил его Мями.
— Так он же не хочет? — оправдывался Рейим.
— Мало ли, что не хочет! Ты тащи его в лужу!
Рейим вцепился ему в ворот. Вокруг кричали, науськивали, хлопали в ладоши, подсказывали. Не было ни одного сочувствующего Бакы. Спокойствие его покинуло, лицо горело, руки и ноги дрожали. Он попытался отцепиться, это подбодрило Рейима. Тогда он обхватил его за пояс, приподнял и уложил в грязь, но не сел ему на живот и не придержал на лопатках, как было принято, пока не признают победителем, а, наоборот, помог подняться, чтобы он не пачкался. Рейим схватил лопату и с плачем и ревом стал ее вертеть вокруг себя.