Сад радостей земных
Шрифт:
— Кречет? — сказала Клара, не повышая голоса, и пошла через сад к заднему крыльцу.
Сад был великоват, одной женщине управиться нелегко; правда, и Ревир с Кречетом могли бы помочь. Но это ее сад, и вовсе ей неохота, чтобы тут копался кто-то еще. Год назад, незадолго до своей свадьбы, Джуд посадил здесь в подарок Кларе несколько розовых кустов, это были крупные махровые розы, и все же она была недовольна… виду, правда, не подала. После женитьбы Джуд ни разу ее не навестил. Жена не пускает. Теперь сад Кларин, и больше ничей, и, когда она оглядывает кустик за кустиком, задерживается глазами на каждом хорошо знакомом пыльном цветке, сердитым щелчком сбрасывает случайную гусеницу, ее переполняет ощущение довольства. Этот сад — весь ее мир, большего ей не надо, с большим ей, такой, как она есть,
У матери никогда не было своего сада, подумала Клара. Была бы мать жива, она, может, любила бы сидеть на заднем крыльце и глядеть на дочерин сад и радовалась бы тому, как хорошо Клара все здесь устроила.
На этот клочок земли день за днем лились потоки солнечных лучей и все преображали в глазах Клары: старые бочки, гниющие на задворках, полуразвалившийся курятник — все, на что ни погляди, казалось ей прекрасным. Даже самое корявое и чахлое грушевое дерево становится красивым, едва Клара обратит на него взгляд, горящий безмерным радостным удовлетворением, которое теперь никогда ее не покидает. А когда Кречет бегает и прыгает в густой траве, играя с собакой, она как станет на пороге, так и замрет, словно на пороге волшебного царства.
Она прошла через задний двор. Ревир купил в городе и расставил здесь несколько стульев из гнутых металлических трубок, выкрашенных в ярко-красный цвет (самый лучший цвет, казалось Кларе), — они так и горели, будто краска разбрызгана кляксами прямо по земле. На ходу Клара заглянула в дверь, затянутую москитной сеткой. Может, сынишка забрался в кухню?
— Кречет? — снова окликнула она.
По обе стороны заднего крыльца, вплотную к нему, росли огромные кусты сирени — она уже отцвела, но листва густая, тенистая. Над домом поднялись высокие вязы, они словно наклоняются и глядят на нее, совсем как люди, — и так вокруг тихо, покойно, только сынишкина собака лает, и весь мир отошел куда-то, все заботы далеки от нее… ей теперь все равно, какая из тинтернских старух расхворалась и что станет Джинни делать со своим мальчонкой, которому придется вырвать все зубы — они гнилые все до единого, — и кто выиграет войну там, в Европе, далеко-далеко: об этой войне она только и знает по нескольким плакатам и вывескам, которые видела мимоездом на деревьях и в городе: ПОСТУПАЙТЕ НА ФЛОТ, КРАСНЫЙ КРЕСТ, ТРЕБУЮТСЯ РАБОЧИЕ В ГЕЙРИ, ТРЕБУЮТСЯ РАБОЧИЕ В ДЕТРОЙТЕ, ТРЕБУЮТСЯ РАБОЧИЕ В УИЛЛОУ РАН, СДАВАЙТЕ КРОВЬ. «Сдавайте кровь» — это заставило Клару призадуматься, только это ее и задело. Теперь она ездила в город когда хотела, никто к ней не приставал: большинства знакомых мужчин уже не было в Тинтерне, они уехали из горного края, пошли работать на оборонные заводы, а за ними перебрались и их семьи. Осталось немало стариков, эти жили теперь только почтой, и каждый завидовал другому, когда тот получал письмо. Мир вдруг распахнулся, стал куда шире, его уже не ограничивали, как прежде, хребты окружающих гор. И никому больше не было дела до Клары; прошло четыре года, теперь ее считали почти что женой Ревиру, вот и оставили в покое.
«Сдавайте кровь», — призывали плакаты. Клара прикусила губу, задумалась — что это значит, почему их всюду понавешали? Мужчины умирают, истекают кровью — может быть, она уходит в песок, смешивается с пылью и грязью там, за океаном, куда Ревиру ехать не придется? Когда у человека столько всякой собственности, он никуда не едет, он остается дома и заправляет своим хозяйством, Джуду — и тому не надо уезжать, правда, у него другая причина: нервы. А вот у ее городских знакомых мужья, сыновья, братья — и муж Кэролайн, и муж Джинни (бывший муж, он ее уже бросил), и еще многие — ушли на войну, и не просто ушли, а убиты или пропали без вести, это одно и то же. Невозможно все время держать это в голове, а между тем где-то в глубине копошится неотвязная мыслишка, что помнить об этом надо, забывать нельзя ни на минуту, должен же кто-то об этом думать — чудно, как вдруг раздвинулся мир… И все-таки она гнала эти мысли, вся ее жизнь — в Кречете, а он маленький, ему ничто не грозит. Порой, когда она ездила в город, какая-нибудь женщина начинала ей рассказывать про какого-нибудь парнишку — ведь правда, с ним ничего худого не случится? С военнопленными очень хорошо обращаются, это все говорят, верно? Деваться было некуда, Клара слушала, опустив глаза. Не очень-то слушала, думала о сыне.
Здесь, к
Уже минуту-другую громко лаяла собака. Эту собачонку неведомой породы Кларе как-то купил Ревир, сейчас она выскочила из-за угла и подбежала с таким видом, будто ей не терпелось что-то сказать хозяйке. Клара обежала вокруг дома, увидела сперва машину на обочине дороги, подумала — вот странно! — и тут только заметила: в конце подъездной дорожки, откуда ведет тропинка к сараям, а сама дорожка, огибая заброшенное пастбище, отходит обратно, на развилке стоит человек. И рядом с ним Кречет. Мальчик смотрит в лицо приезжему, а тот наклонился, упершись руками в бока, и что-то ему говорит. Клара направилась к ним, собака с лаем ее обогнала. Раза два к ней уже заезжали чужие люди, а однажды зимним утром она даже увидала на снегу под окнами чьи-то следы…
На дорожке стоял Лаури.
Она узнала его — и застыла на месте. Застыла, задохнулась, прижала руку к груди, точно ее пронзило болью. Они смотрели друг на друга, разделенные клочком земли, заросшим сорной травой, и мальчик тоже обернулся и поглядел на мать. Наконец Клара опомнилась, медленно пошла к Лаури, и он пошел ей навстречу. Слишком слабым голосом, еле слышно она сказала:
— Какого черта тебе здесь надо?
Лаури с виду совсем такой, как прежде. Впрочем, нет, что-то изменилось. На нем голубая рубашка, темные штаны, башмаки запылились, пока он шел сюда от машины. Лицо все такое же, твердый, упрямый подбородок, и, похоже, он прикидывается, что ни в чем не виноват, будто отлучался от силы на неделю и теперь никак не поймет, почему она так на него смотрит.
— Мамочка… — сказал Кречет.
Клара остановила на нем неподвижный взгляд. Понял ли Лаури? Да как же он мог не понять? Мальчик ткнулся ей в колени — конечно, испугался, сейчас спрячется за ее юбку.
— Этот человек просто по делу приехал, — сказала она резковато, ей хотелось, чтобы он перед Лаури держался посмелей. — Поди поиграй с собакой.
Наверно, самый воздух между нею и Лаури был раскаленный, не вдохнешь. Лаури все смотрел на нее и улыбался. Никто не должен бы так улыбаться, подумалось Кларе. Но она ничем не могла ответить, не было сил сделать злое или хотя бы непроницаемое лицо. Она вся одеревенела, мышцы не слушались, будто внутри вдруг отказали какие-то колесики.
— Ну, чего тебе надо? — сказала она. — Чего тебе?
— Приехал с тобой повидаться, только и всего.
И Лаури протянул к ней руки — не то чтобы хотел обнять, а просто в знак, что ничего он с собой не привез, никаких неожиданностей тут нет.
— Ты… подлец ты! — сказала Клара. Мельком глянула в ту сторону, где играл сын (притворялся, что играет), и опять — в упор — на Лаури: — Зачем явился? Хочешь все мне порушить? Уж верно, тебе про меня рассказали?
— Конечно.
— Спрашивал про меня в городе?
— Спрашивал.
— Ну? — Голос ее зазвучал пронзительно. — Чего ж тебе тогда надо? Спасибо еще, его сейчас нету. Ты что, хочешь его видеть?
— А зачем он мне? — Лаури наклонился к ней и засмеялся.
Смех такой знакомый, но сквозь волосы что-то блеснуло, какое-то плоское светлое пятно, и Клара испугалась. Должно быть, на голове у него шрам, и в этом месте волосы не растут. — Просто я пришел тебя повидать. Я думал, может, и ты хочешь меня повидать.
— Кой черт, с чего ты взял? — Клара старалась говорить порезче, чтоб унять дрожь. Неожиданно отвернулась, поглядела на луг, что тянулся до самой дороги, сплошь покрытый белым, невесомым пухом одуванчиков… наверно, она и сама сейчас вот такая белая и невесомая. А там, на обочине, стоит машина Лаури. — Ты зачем поставил там машину?