Сад Рамы
Шрифт:
— Выходит, — сказал Уиллис Микер, — он нас за дураков держит? Чтобы какие-то там внеземляне построили все это вместе со своими дурацкими роботами? Все это вздор, на нас опробуют новый вид тюремного заключения.
— Но Уиллис, — спросил Малкольм Пибоди, — а как быть тогда с остальными, теми, кто прилетел на «Пинте» и «Нинье»? Я говорил с ними. Нормальные люди… то есть не заключенные. Если ты прав, они-то что здесь делают?
— А мне откуда знать, блин? Я не гений. Просто понятно, что Макмиллан накормил нас дерьмом.
Впрочем, сомнения
Оба других корабля намного опередили «Санта-Марию», и заключенные вливались в жизнь Нового Эдема по вполне отработанным методикам. Учитывая превосходную анкету, Кимберли мгновенно определили медсестрой в Центральный госпиталь.
Прежде чем дать согласие на работу в колледже Сентрал-Сити, Эпонина переговорила с его директором и четырьмя преподавателями. Новая работа предполагала короткую поездку на поезде, тогда как в среднюю школу в Хаконе она могла бы добираться пешком. Но Эпонина решила, что игра стоит свеч. Ей понравился и директор, и преподаватели.
Поначалу семь врачей госпиталя косились на двух своих коллег-заключенных, в особенности на доктора Роберта Тернера, в досье которого упоминались жестокие убийства без всяких смягчающих обстоятельств. Но уже через неделю или около того его выдающееся мастерство, знания и профессионализм стали заметны каждому, и посему бывшего осужденного единогласно избрали директором госпиталя. Доктор Тернер был ошеломлен подобным фактом и в короткой вступительной речи обещал отдать все свои силы на благо колонии.
Первым же своим официальным актом на этом посту он предложил Временному правительству провести полное физическое обследование всех граждан Нового Эдема, чтобы привести в соответствие с новыми данными все персональные медицинские файлы. Когда предложение было принято, доктор Тернер повсюду разослал биотов-Тиассо; они выполнили все рутинные исследования и собрали врачам материал для анализа. Одновременно, памятуя о великолепной информационной сети, объединявшей все больницы в метрополисе Далласа, неутомимый доктор Тернер совместно с несколькими Эйнштейнами приступил к созданию полностью компьютеризованной системы слежения за здоровьем колонистов.
Как всегда вечером, когда после прибытия «Санта-Марии» на Раму миновала третья неделя, Эпонина сидела дома одна (распорядок дня Кимберли Гендерсон успел установиться: дома она бывала лишь ночами, дни проводила или на работе, или с Тосио Накамурой и его дружками). Зазвонил видеотелефон. На экране появилось лицо Малкольма Пибоди.
— Эпонина, — застенчиво спросил он, — могу ли я тебя кое о чем попросить?
— О чем, Малкольм?
— Пять минут назад доктор Тернер позвонил мне из госпиталя. Он утверждает, что обследование, проведенное роботами на прошлой неделе, позволило ему обнаружить
Эпонина терпеливо ждала несколько секунд.
— Не понимаю, — сказала она наконец. — О чем же ты меня просишь?
Малкольм глубоко вздохнул.
— Наверное, дело серьезное, Эпонина. Он хочет видеть меня прямо сейчас… Ты съездишь со мной?
— Прямо сейчас? — удивилась Эпонина, поглядев на часы. — Сейчас уже почти одиннадцать ночи. — Она вдруг припомнила, что Кимберли называла доктора Тернера «трудоголиком» («он же робот, как эти темнокожие роботы-сестрицы»). Эпонине также вспомнились его удивительные синие глаза.
— Хорошо, — ответила она Малкольму, — встречаемся через десять минут на станции.
По ночам Эпонина выходила нечасто. Будучи преподавательницей, она занималась в основном учебными планами. В субботу вечером она ходила с Кимберли, Тосио Накамурой и еще с несколькими людьми в недавно открывшийся японский ресторан. Но блюда были ей незнакомы, вокруг оказались одни азиаты, к тому же, перепив, они стали приставать к ней. Кимберли ругала ее за «привередливость и индивидуализм», однако дальнейшие предложения в области общения Эпонина отклонила.
До станции она добралась прежде Малкольма и, ожидая его, все удивлялась тому, насколько, должно быть, преобразило поселок появление в нем людей. «Посмотрим, — думала она. — „Пинта“ появилась здесь три месяца назад, „Нинья“ — через пять недель после этого. А уже повсюду магазины — и на станции, и в поселке. Все признаки человеческого существования. Если мы пробудем здесь год или два, колонию нельзя будет отличить от земного поселка».
Во время короткой поездки Малкольм нервничал и много разговаривал.
— Я знаю, дело в сердце, Эпонина, — сказал он. — После смерти Уолтера у меня там все время болит. А я сперва подумал, что дело в голове.
— Не волнуйся, — ответила ему Эпонина. — Уверена: ничего серьезного.
Эпонина с трудом удерживала глаза открытыми. Уже перевалило за три часа. Малкольм спал, сидя на скамейке возле нее. «Что там делает этот доктор? — гадала она. — Обещал ведь, что не задержит нас».
Едва только они прибыли, доктор Тернер обследовал Малкольма с помощью компьютеризованного стетоскопа и, заявив, что он нуждается в более серьезных исследованиях, отвел его внутрь госпиталя. В приемную Малкольм возвратился через час. Эпонина видела врача лишь мельком, когда тот приглашал Малкольма в своей кабинет.
— Вы подруга мистера Пибоди? — прозвучал голос. Эпонина, должно быть, задремала. Когда к ней вернулась способность видеть, она обнаружила прямо перед собой прекрасные васильковые глаза. Доктор казался расстроенным и усталым.
— Да, — ответила Эпонина негромко, чтобы не разбудить уснувшего на ее плече мужчину.
— Он скоро умрет, — сказал доктор Тернер. — Возможно, недели через две.
Эпонина ощутила всем телом, как откуда-то прихлынула кровь. «Я не ослышалась? — думала она. — Он сказал, что Малкольм скоро умрет?» Эпонина была ошеломлена.