Сад вечерних туманов
Шрифт:
– Если б у меня хватило мужества, я б раздраконил двигатель так, что его никаким ремонтом не восстановить, – выговорил он. – Слишком уж много было бессмысленных смертей.
– Будь у меня мужество, Нага-сан, – сказал я в ответ, – я бы попросил вас сделать это.
Мы поклонились друг другу. Потом, уже уходя, он остановился и обернулся ко мне:
– Я помолюсь за вас в святилище Ясукуни, когда война кончится.
Подошел Терудзен и постучал по фюзеляжу самолета. Металл отозвался слабо и глухо.
– Твой отец советовался со мной по поводу их конструкции, – сказал полковник. – Только не такие самолеты он хотел строить.
– Перед войной отец успел построить самые лучшие самолеты, – сказал я. – Но у нас кончились материалы. В нас иссяк дух.
Терудзен обнял меня за плечи:
– Дух в нас никогда не иссякал.
Из своего потрепанного летного костюма я достал листок бумаги и напомнил:
– Вы дали это мне вскоре после того, как мы встретились.
Он взглянул и отвел мою руку со словами:
– Мне это не нужно. Я это знаю наизусть.
– Я хотел бы услышать, как это произносите вы, – попросил я. – Пожалуйста…
– Я знаю, выпадет судьба погибнуть в чреве облаков… [207] – начал он на языке поэта.
То была первая строка стихотворения Йейтса «Ирландский авиатор предчувствует свою смерть». Я закрыл глаза и слушал его, уловив сдерживаемый гнев в голосе, когда он дошел до последних строк [208] . Тогда-то я и понял, что, в отличие от нашего прошлого расставания, я не стану опять пытаться забыть его. Медленно поднял я веки и выговорил:
207
Перевод Игоря Северянина.
208
– Я вел себя по-дурацки в тот день, в Ясукуни, правда? Все это – пустое.
– Но и я повел себя так же, согласившись на твою просьбу.
– И все же мы поступили правильно, в этом я уверен, – сказал я.
Утро было мрачное, «колдун» болтался, как тряпка. С деревьев на краю джунглей поднялась пара цапель. Мы следили, как поднимались они все выше и выше, исчезая в пелене легкого дождя между двумя долинами, держа путь на рай, который никогда не откроется мне. Во взгляде Терудзена я видел то же сильное желание, какое ощутил в себе, следя за полетом этих птиц. Я знал, чего он хочет от меня, но никогда не скажет об этом вслух. Я повел головой:
– Я не смогу.
Он опустил глаза:
– Я понимаю.
Я забрался в кабину и пристегнулся.
– Я передам твоему отцу, что встретил тебя здесь, – пообещал он.
– Он порадуется, услышав это, – отозвался я. И закрыл люк, прежде чем смог произнести что-то еще.
Двигатель чихнул несколько раз, потом завелся, неровно заурчал, выбрасывая на ветер клубы черного дыма. Прибавляя газу, я бормотал молитву, чтобы самолет перенес меня через Южно-Китайское море до самых берегов Малайи. Машина двинулась, сдерживаемая висящей под брюхом бомбой: птица, несущая яйцо-зло. Уже почти у самого конца взлетной полосы самолет нехотя задрал нос и оторвался от асфальта. Я сделал круг над аэродромом, не сводя глаз со стоящего на полосе Терудзена.
До побережья Малайи оставалось девяносто миль, когда мне навстречу выползли дождевые тучи, высокие и темные. Капли дождя, твердые, как пули, разлетались в брызги на козырьке. У меня появилось мучительное ощущение, будто меня преследуют. Я крутился в кресле, осматривая небо сзади, и гадал: уж не американский ли истребитель, обнаружив меня, решил со мной поиграть? В небе было пусто, однако ощущение не собиралось покидать меня. Еще немного, и видимость упала до нуля: если я ничего не видел, значит, и меня никому видно не было…
Самолет раскачивало сшибавшимися потоками ветра и воды. У меня не хватало горючего, чтобы забраться повыше грозы. Я мог лишь держаться нынешнего курса и надеяться, что не врежусь в гору. Я то и дело сверялся с картой, необходимость быть каждую минуту наготове не позволяла мне думать ни о Терудзене, ни об отце.
Вскоре подо мной промелькнули слабые огоньки. Снова справившись по карте, я облегченно заорал. Я добрался до Кампонг-Пенью! Я ринулся с небес к посадочной полосе, однако расположение огней подавало сигнал: состояние полосы таково, что посадка невозможна. Но у меня другого выхода не было – нужно садиться там, но сначала требовалось убедиться, что посадка не будет стоить мне жизни. Пролетев чуть дальше, я нашел, примерно в миле влево, расчищенную полоску земли. Снизился над ней до бреющего полета и сбросил лишенную взрывателя бомбу, надеясь, что в темноте и потоках дождя она приземлится на что-нибудь мягкое. Освобожденный от этого жуткого груза самолет взвился ввысь. Я развернулся, направившись обратно к аэродрому, стараясь не потерять его из виду из-за грозы. Я сел, колеса затряслись по полосе, вызывая целое половодье. Еще миг – и я угодил в вереницу выбоин. Меня развернуло на полосе. Я услышал, как треснуло шасси. Голова врезалась в стекло, и я потерял сознание.
Очнулся я в скудно обставленной комнате. Какой-то мужчина, стоявший ко мне спиной, разглядывал в окно песчаный берег. Я узнал его и на мгновение подумал, что все еще вижу сон. До меня донесся шум волн. Мужчина обернулся. Я попробовал было сесть, но тут же скорчился от боли.
– У тебя два ребра сломаны, – сказал полковник Терудзен, подходя к моей койке. – Медик-офицер сделал все, что в его силах, жаль, что ему по силам только самое необходимое. У них отчаянная нехватка всего.
– А мой самолет? – спросил я.
– Наземная команда пытается понять, подлежит ли он восстановлению.
– Вы летели за мной от самого Баколода, – догадался я, припомнив ощущение, будто меня преследовали. Он поднес к моим губам стакан тепловатой воды. Я выпил ее всю, и он отер мне рот своим носовым платком. – Вы сумели сесть целым и невредимым, не то что я.
Вновь мной овладело ощущение, знакомое всякому неудачнику.
– А-а, но ведь того и следовало ожидать. Я же был твоим учителем, в конце концов.
– Кто-нибудь из моей группы еще здесь?
Теплая улыбка засветилась на его лице:
– Лейтенант Кендзи. У него двигатель забарахлил в то утро, когда пришел его черед лететь… три дня назад. Он аж языка лишился, когда меня увидел.
Его улыбка улетучилась.
– Неисправность устранили, и приказ свой он уже получил. Полетит завтра.
– Он моложе меня, – сказал я. – Ребенок еще. Я должен лететь первым.
– Ты совершенно не в состоянии вести самолет, Тацуджи! – прикрикнул он.