Сад.Притча
Шрифт:
Я затрепетал как осиновый лист, не то от ночного холода, не то от ощущения страха, которое опустилось вместе с этими его словами на мой ухоженный Сад.
– А теперь вопрос. Если этот человек захочет подготовиться к подобному ночному визиту - навесить замки на дверях, поставить задвижки на ставнях, придумать, как вовремя позвать соседей на помощь, - то когда это лучше всего сделать? В первый же вечер, или можно подождать денек-другой, а то и недельку, ведь неизвестно, когда именно придет убийца с кинжалом, в какую
– Тут и думать нечего, надо готовиться немедленно.
– Но ведь убийца может прийти и позже, в предпоследнюю или даже последнюю ночь месяца.
– Ну и что? Все равно, главное, чтобы все приготовления уже были сделаны: если отложить их на более поздний срок, а человек с ножом придет раньше, то все будет напрасно.
– Хорошо, что ты это понимаешь. Какова длина человеческой жизни?
– В наши дни лет семьдесят. Да, люди доживают до семидесяти.
– Нет-нет, я не спрашивал о средней продолжительности жизни. Я спрашивал: какова длина человеческой жизни? Как долго живет человек?
– Конечно, кто-то живет дольше, кто-то нет. Сейчас большинство доживает до семидесяти или что-то около того.
Мастер прочистил горло, в его глазах полыхнул гнев.
– Спрашиваю еще раз: какова длина человеческой жизни?
– Ну, если ты так ставишь вопрос…
– Как это так?
– резко перебил он.
– Хорошо-хорошо. Я не могу сказать, мы не знаем, не существует фиксированной длины жизни человека. Жизнь не имеет определенной длины - некоторые умирают в маразме старости, некоторые в расцвете сил среднего возраста, иные уходят из жизни на заре своей юности, а ктото даже в раннем детстве или еще в материнской утробе.
– А умереть просто или трудно?
– продолжал он свой безжалостный допрос.
– Думаю, что не очень просто. Вот я живу уже больше двадцати лет и пережил век крепкой телеги, или почти полжизни степного каменного дома, построенного на известковом растворе.
– Значит, тебе не приходилось слышать о людях, которые умирали от маленькой царапинки, куда попала инфекция, оттого что поскользнулись на ровном месте или оттого что получили неожиданный смертоносный удар кулаком в висок в случайной потасовке?
– Да сколько угодно! Вот у нас тут на днях случай был…
– Ну тогда ты, наверное, никогда не слышал о людях, которые были убиты как раз теми вещами, назначение которых было нести жизнь?
Скольких раздавило телегами; скольким снесла полчерепа разъяренная дойная корова; сколько поперхнулось своим любимым блюдом, заботливо приготовленным женой; сколько полегло от рук врачей, назначивших им лечение; сколько попадало с лестниц в собственных домах; скольким проломило голову кирпичами, упавшими с той самой крыши, которая призвана была защищать жизнь, а не безжалостно отнимать ее?
– Истинная правда. Так частенько бывает.
– А вот ты
– Охлаждать тело, снабжая его воздухом и уравновешивая влияние более горячего элемента - желчи, - быстро отрапортовал я, как на экзамене.
– А печени?
– Производить желчь, способствовать пищеварению, следить за тем, чтобы пища обогревала тело и служила ему топливом.
– А что будет, если в теле недостаточно тепла, а элемент ветра в легких станет слишком сильным?
– Пациент умрет от пневмонии.
– А если элемент ветра ослабеет и тело перестанет охлаждаться?
– Пациент умрет от лихорадки.
– Итак, мы можем сказать, что наше собственное тело - это машина, которая представляется столь четко сбалансированной, отлаженной, а на самом деле работает до первого летального сбоя. Мы можем сказать, что функции внутренних органов распределены таким образом, что держат их в состоянии перманентной войны друг с другом, и победа одного из них - а ведь это неминуемая смерть всего организма - всего лишь дело времени. Так?
Мне было непросто осознать, что даже если ничего не убьет меня извне, то мое тело само с этим управится, но я был вынужден признать правоту наставника.
– Точно так.
– А разве не правильно будет сказать, что убить это тело очень просто? Разве мы не окружили себя предметами, назначение которых давать нам кров, кормить, одевать и развлекать, служить нам средством передвижения, окружать нас теплом и уютом, и разве не является каждый из этих предметов нашим потенциальным убийцей, только и ждущим своего часа? Если, конечно, собственное тело не убьет нас часом раньше.
Ведь так?
Мне становилось все неприятнее думать о тех вещах, о которых мы обычно предпочитаем не думать, но пришлось снова согласиться, и я молча кивнул.
– Пойдем дальше. Разве не правда, что обеспечение физических потребностей этого тела есть почти неизбежная деятельность, которая поглощает чуть ли не всю нашу жизнь? Разве большинство мужчин и женщин на этой планете не трудятся целыми днями в поте лица только для того, чтобы одеть и прокормить себя? Разве мало их так и умирают от нужды, не справившись с этой задачей?
– Все так, все так.
– Тогда ты должен признать, что мы рождаемся буквально для того, чтобы умереть. Не так ли?
Я опять кивнул.
Васубандху снова замолчал, и весь Сад затих вслед за ним, но это была не радостная тишина, которую разливала медитация Учителя Камалашилы, а страшное безмолвие смерти, безмолвие зимы. Казалось, в этом Саду, прежде наполненном жизнью прекрасных цветов и деревьев, остался только холодный камень ограждавших его стен.
Я искоса посмотрел на Учителя; он, задумавшись, смотрел куда-то вдаль, в темноту над южной стеной, что возвышалась справа от него.