Садовник
Шрифт:
Странные эдемские цветы быстро дали завязь, и вдруг он стал узнавать эту зарождающуюся на его глазах новую жизнь, и через какое-то мгновение, подтверждая его догадку, семена одно за другим стали обретать черты лица юной сеньориты Долорес.
Его грудь наполнилась восторгом; он впервые увидел, как господь управляет своим земным человеческим садом.
И тогда земля дрогнула, а небо потемнело.
Даже не видя еще, что в точности происходит, Себастьян почему-то уже чувствовал: это — отец.
Отец был огромен и невидим и надвигался страшно и неотвратимо, как зима, и от его
— Не-ет! — неожиданно сильным и ясным голосом закричал он и осознал, что отца надо остановить. Потому что только тогда будет рай на земле.
— И тогда будет рай на земле, — словно вторя этой мысли, тихо произнесла сеньора Тереса и вдруг заметила, что мальчишка открыл глаза. — Очнулся?! Господи! Ты очнулся!
Мигель продержал садовника под арестом ровно две недели — на свой страх и риск. Прокурор, понимая, что за этим арестом последует просьба о пересмотре дела Энрике Гонсалеса, на просьбу лейтенанта о санкции ответил решительным отказом.
Не лучше обстояли дела и в Сарагосе. Управление криминальной полиции спешно подстраивалось под требования новых властей, поговаривали даже о полном роспуске старой королевской полиции и формировании новой, уже народной милиции, а потому никто делом не занимался — просто из опасения сделать что-то не так. А уж про Энрике Гонсалеса здесь и вовсе постарались забыть: опытные чиновники прекрасно понимали, что значит будить спящую собаку.
А потому Мигель всем занимался сам. Поговорив со старым сеньором Эсперанса, он выяснил, что полковник не совсем еще выжил из ума и вовсе не путает приличия с возмездием. Да, сеньор Хуан пошел на то, чтобы похоронить в семейном склепе неведомо чей прах просто потому, что не мог позволить слухам распространяться, но он отнюдь не оставил надежды доискаться до истины, а если на то будет воля божья, то и найти похитителей. Именно поэтому он и предоставил молодому лейтенанту полную свободу действий. Без исключения.
И Мигель использовал все. Он по всем правилам оформил и отправил в Сарагосу показания сеньоры Анхелики, перерыл весь господский сад, перевернул вверх дном хижину садовника, устроил повторный допрос всем свидетелям по делу о самоубийстве Марии Эстебан, но все было тщетно. Свидетели молчали, садовник запирался, и даже дистиллятор найден не был. И это означало полный провал по всем трем возможным обвинениям.
Нет, Мигель не сдавался. Он понимал, что, пока садовник сидит, камера делает свое дело, и каждый новый день начинается для арестанта одним и тем же вопросом: «Сколько еще?» — а значит, пройдет время, и однажды садовник сломается.
Но спустя всего неделю в участок стал наведываться падре Франсиско, за ним сеньора Тереса Эсперанса, и оба просили об одном: не оставлять ребенка сиротой. Сеньора Тереса пугала Мигеля «прелестями» католических приютов, которые придется испытать на себе немому мальчику; падре — полной финансовой несостоятельностью ребенка и
Кроме того, сказать, что после 14 апреля работы у начальника полиции прибавилось, значило не сказать ничего. Весь город словно превратился в один большой сумасшедший дом. Из Мадрида, Сарагосы и даже Барселоны понаехало столько эмиссаров от самых разных партий, что люди совершенно запутались, пытаясь разобраться, кто есть кто и чего хочет, и трактовали политические программы в силу своего разумения.
В результате арендаторы крупнейшего местного землевладельца сеньора Хуана Диего Эсперанса, а вслед за ними и остальные стали требовать снижения арендной платы, количество драк и увечий резко возросло, и через какие-нибудь две недели лейтенанту Санчесу впервые за весь прошедший год стало не хватать камер для задержанных.
Разумеется, Мигель изо всех сил пытался честно исполнять свою работу. Более того, самые трудные участки он взял на себя и лично ездил на собрания арендаторов, а затем в кожевенные мастерские и на бесчисленные маслобойни. Часами он уговаривал наемных работников дождаться обещанной к осени конституции и не пытаться установить новые правила прямо сейчас, а затем шел к хозяевам и, взывая к их разуму, просил не накалять обстановку резкими высказываниями в адрес господ писателей Леона Троцкого и этого немца, как его… Маркса. А вечером приходила сеньора Тереса или падре Франсиско, а то и оба сразу, и снова начинали уговаривать его не оставлять мальчонку сиротой.
И когда воскресным вечером третьего мая ему позвонил из Сарагосы капитан Мартинес и попросил не заниматься ерундой, сказав, что судьбой невинно страдающего садовника остро заинтересовались анархисты, а дело зашло слишком далеко, и он должен выбирать, Мигель был вынужден признать свое поражение.
На следующий день садовник был освобожден.
Себастьян пролежал без сознания больше трех недель. Доктор Анхелио Рамирес уверенно диагностировал множественные переломы ребер и рук и прямо сказал, что здесь уже нужен священник, а не врач. Но, несмотря на столь суровый диагноз, сеньора Тереса вызывала его еще дважды и заставила-таки обработать места открытых переломов ребер и поставить шины на искалеченные руки сына садовника.
— Уверяю вас, это совершенно бессмысленно, — морщился сеньор Анхелио. — Вы просто впустую потратите ваши деньги.
Но сеньора Тереса оставалась непреклонной и две недели подряд каждый день, преодолевая нешуточное сопротивление отца и врача, словно искупая семейный грех, приходила в домик садовника и делала все, что могла: протирала безжизненное тело мальчика губкой, вливала ему в рот бульон и красное вино и молилась.
Иногда к больному приходил падре Франсиско, и тогда они молились с сеньорой вдвоем, но особой надежды на то, что мальчишка выживет, не было и у падре. Так что, когда Себастьян открыл глаза, сеньора Тереса восприняла это как самое настоящее чудо.