Садовник
Шрифт:
Ему вдруг страшно захотелось ее потрогать. Нежные бархатистые щечки, черные ароматные волосы, губы, округлый и, наверное, мягкий и теплый живот. Но этого было нельзя.
Издалека послышался треск винтовочных выстрелов, Себастьян вздрогнул, вздохнул и полез к выходу, и тогда сеньорита Долорес вдруг нащупала его руку и прижала к своей груди.
— Сходи, Себастьян… — низким вибрирующим голосом произнесла она. — Посмотри, что там… пожалуйста.
Себастьян шмыгнул носом и утвердительно кивнул. Если госпожа приказывает, он сходит.
Себастьян
Это были солдаты. Их торчащие из мертвых оскаленных ртов белые зубы, желтые лица и пронизанные рубиновыми блестками крови черные волосы так странно и чудовищно контрастировали с живой, изумрудно-зеленой травой, что Себастьян на секунду замер.
Его пронизывали сложные необъяснимые ощущения. Он в точности знал, что счастливее этих солдат, уже готовых к встрече со своим Творцом, быть невозможно, но он видел на их лицах застывшую маску страха и боли. Их тела отчаянно боялись того, к чему так стремились их души.
Сзади что-то хрустнуло, и Себастьян подскочил и рывком развернулся. Прямо в грудь ему смотрел ствол винтовки.
— Кто такой?
Их было двое — один высокий, худой и черный от загара; второй округлый белолицый крепыш. Себастьян не знал ни того, ни другого.
— Кто такой? — повторил вопрос крепыш.
— Ы-ы-ы… — показал пальцем в рот Себастьян.
— Может, фашист? — мрачно предположил высокий. — Ты кто, фашист?
Себастьян стал напряженно вспоминать, но он не знал этого слова.
— Пошли к командиру, он разберется, — ухватил садовника за шиворот крепыш.
Ноги у Себастьяна подкосились; его тело, как и всякое другое, отчаянно боялось смерти.
— Давай-давай! — ткнули его в бок. — Шевели ногами!
Себастьяна протащили мимо лежащих на зеленом английском газоне трупов, мимо флигеля, провели за угол дома и подвели к господской террасе.
— Энрике! Мы еще одного фашиста поймали! — радостно отрапортовал высокий, и задержанного бросили наземь.
— Хорошо, — громовым голосом произнесли сверху. — Пусть подождет. Давай пока следующего.
Себастьян взглянул вверх. Посреди террасы в огромном полковничьем кресле сидел Энрике Гонсалес. Только теперь, спустя годы, он стал суше, строже, значительнее и еще больше стал походить на Христа.
К террасе подвели офицера, и Энрике, задав пару вопросов, что-то сказал. Офицера немедленно отвели к стене флигеля, поставили на колени и приставили к виску пистолет. Себастьян замер. Он уже видел, как сеньор Пабло стрелял из такого по крысам. Раздался выстрел, и на красную от крови стену снова брызнуло. Офицер упал, и его неловко вывернувшаяся в сторону нога дважды коротко дрогнула.
К Энрике подвели следующего, и он снова что-то спросил и снова отдал распоряжение.
Себастьян смотрел во все глаза. Одного
— Кто такой? — строго поинтересовался Энрике и вдруг заинтересованно прищурился. — Постой! Это ведь ты первым в атаку пошел? Через мост…
Себастьян виновато улыбнулся, старательно, как можно дальше, высунул язык и показал на него пальцем. Он не понимал, что такое атака. И тогда Энрике дружелюбно заулыбался.
— Себастьян? Ты, что ли?
Он кивнул.
Энрике улыбнулся еще шире и поманил его пальцем к себе.
— Ну, так иди сюда, солдат. Ты же наш; своими руками хлеб добываешь…
Себастьян нерешительно сделал несколько шагов вперед и стал подниматься по гулким ступенькам террасы. Смерть стояла так близко, что он даже чувствовал ее дыхание.
— Иди, не бойся! — рассмеялся Энрике. — Здесь каждому воздается по делам его…
Себастьян уже слышал эти слова от падре Теодоро и знал, что по делам должно воздаваться только на Страшном суде.
— Садись, Себастьян, — показал на пол рядом с собой Энрике. — Подумай, чем бы еще ты мог помочь Республике. Ты ведь хочешь ей помочь?
Себастьян поднял на Энрике благодарный взгляд. Его не только не убили, но и просили о помощи.
— Ну, что, хочешь помочь Республике? — переспросил Энрике, и Себастьян как можно шире оскалился и часто-часто закивал.
Бойцы дружно засмеялись, и Себастьян понял, что смерть прошла мимо, и почувствовал, как его горло захлестывают и переполняют горячие волны почти непереносимого счастья.
Энрике судил, воздавая всем по делам их, до поздней ночи, и убито было так много людей, что черная земля у стены флигеля превратилась в бурую грязь. Но почти столько же людей он прощал и отправлял на площадку справа от себя. И это было так похоже на картину в храме, изображающую Страшный суд, что Себастьян начал всерьез думать, а не начало ли это долгожданного конца света…
Он не знал точно, каким должен быть конец света, но теперь вдруг начал понимать, что прежде имел искаженное, неверное представление о нем, а боль и страх, которые должны обуять людей перед лицом конца всего, — это вполне реальные и вполне житейские, пусть и очень сильные, чувства — один в один как сейчас.
Конечно же, Себастьян понимал, что конюх Энрике — не Христос, иначе все вокруг называли бы его Иисусом, но чем больше он смотрел и слушал, тем сильнее охватывало его жуткое и одновременно торжественное предчувствие конца и тем более он был склонен думать, что появление Энрике здесь не случайно, и возможно даже, что его послал сюда сам господь бог. Так что, когда суд был закончен и оставшиеся в живых взяли лопаты, он уже знал, что будет делать.