Сады и дороги. Дневник

Юнгер Эрнст

Казанова. Историки, устраивающие ему бухгалтерскую проверку, безмерно скучны. Источники первостепенной важности находятся в мемуарах, а не в публичных реестрах Венеции, Парижа или Вены. Человека не раскроешь, уличив его во лжи, — он, скорее, раскроется сам посредством тех способов и приемов, какими лжет.

Казанова как лицедей. Дитя лицедеев, спутник лицедеев. Его внешний вид, его кружева, его бриллианты, его табакерки, его драгоценности. Он испрашивает у папы дозволения отделать бриллиантами врученный ему орден Золотой шпоры. Когда Берни дает ему государственное поручение, он выполняет его не как дипломат, а как лицедей. Во время званого обеда в Кельне он, опять-таки как лицедей, торжествует победу над простодушным Кеттелером, который внутренне был гораздо его сильнее. Сходные штрихи разыгрываются в дуэли с Браницким, этом неисчерпаемом

источнике его тщеславия. Там, в Польше, как и повсюду, где бы он ни задерживался, о нем вскоре начинает расходиться дурная молва. Он упоминает об этом в своих записках, причем так, что в воспоминаниях сам триумфатор оказывается безупречным. Это чисто лицедейский прием; ему достаточно ослепить приглашенных на вечер. И все же нельзя сказать, что он обращает в свою противоположность изречение «Быть больше, чем казаться», — а нельзя именно потому, что бытие и видимость для него особым образом являются равнозначными. Он лицедей по происхождению; и потому успех у публики ему обеспечен.

Впрочем — что же он может опровергнуть ложью? Может быть, то обстоятельство, что он, великий мастер в сей области, обладал, тем не менее, только второсортными женщинами? Остаются, включая Генриетту, комедиантки, авантюристки да дамы, у которых ни гроша за душой. Что же касается ассортимента, то есть и другие дилетанты, вроде Байрона, на пример которых можно было б сослаться. Примечательно, что наш кавалер лишь вскользь касается всего, что относится к Манон Балетти. Но она, пожалуй, все же занимала в его жизни самое большое место — правда, за кулисами, и об этом ни слова.

Чем объясняется та притягательность, которую этот богатый на пороки венецианец имеет для нас? По какому принципу наша память осуществляет выбор из огромного числа тех, кто когда-либо жил на земле и чем-то обратил на себя внимание? Почему нам по-прежнему близок такой бродяга, как Вийон, в то время как бесчисленное множество людей чести, которые уже в его время пользовались известностью, оказались преданными забвению? В основе этого выбора лежит, пожалуй, принцип целостной жизненной силы, что, как сок из корней, переходит в деяния и творения — силы, в которой, по ту сторону всех заслуг и всяческой морали, мы познаем самих себя, ибо она является нашим общим наследством.

ФРИДРИХСТАЛЬ, 23 апреля 1940 года

Простуда, в той малоприятной стадии, какая никак не желает перейти в следующую. Вдобавок — падение с лошади, споткнувшейся на учебном плацу, падение головой вперед, к счастью, на мягкую землю. Тем не менее, я ненадолго оказался как бы оглушенным, и это состояние не проходило, пока люди отряхивали меня от пыли; я стоял между ними как абстрактный объект. Вечером с почтой неприятные новости.

Во второй половине дня — в Брухсальском замке с его знаменитой лестницей. К сожалению, хорошей фотографии не получилось. Наряду с лестницами в Майссенском замке, которые, подобно веретену, кажутся выбитыми в массиве камня, эти — самые красивые из тех, что я когда-либо видел. Неожиданный эффект от такого рода строений был бы еще сильнее, если бы прежде не приходилось видеть его бледных подобий. И все же впечатление prima vista [112] — удовольствие, доступное только современникам.

112

Первого взгляда, на первый взгляд (лат.).

Когда мы постимся, чтобы излечить себя, то действуем подобно хозяину, который на некоторое время освобождает своего повара от его обязанностей, потому что должен выпроводить из дома непрошеного гостя. Постничество — великое лекарство; оно приносит не только здоровье, но и дает досуг и духовную мощь.

ФРИДРИХСТАЛЬ, 28 апреля 1940 года

В глубине Хардта, где еще сохранилась атмосфера одиночества девственного леса. Гроза, молнии и сияние солнца, а еще барабанная дробь дятлов вблизи и вдали. Черный дятел скользнул надо мной, когда я, растянувшись, лежал на мхах в дубовой лесосеке, потом он стал по спирали подниматься вверх вокруг старого ствола. С этой птицей поистине что-то нечисто, и особенно подозрительны пропорции: огромная голова на тонкой шее. Негнущиеся крылья издают в полете какой-то свист; ржущий крик жалобнее крика зеленого дятла. Распространенное в народе название «огненная курица» подобрано метко.

На

моем столе в вазе цветут плачущие сердца — еще один тест для собственной проверки. Сейчас я оцениваю удовольствие от них, и мне кажется, что никогда еще оно не было таким сильным. Насколько все же недостаточны все наши научные системы по сравнению с одной такой цветущей веточкой! В них — объяснения нужды, но кто же объяснит изобилие?

ФРИДРИХСТАЛЬ, 8 мая 1940 года

Полковые учения проходили на всем протяжении Хардта до самого Тойч-Нойройта; я принимал в них участие в качестве судьи. Утро было свежим и ясным; в лесу копыта лошадей касались островков майских ландышей. После короткого боя за овладение лесной опушкой — «общий отбой». В основу разбора учений генерал положил фразу о том, что успех этой войны зависит от быстрого наступления и маневренной войны на Западе.

В ротной подготовке мы также стремимся отработать атаку на широко рассредоточенные цели; в середине месяца она должна завершиться смотром. Кроме того, два дня в неделю я инструктирую ударную группу, в которую из каждой роты отбираются лучшие солдаты. Мы либо на небольшом укреплении тренируем вторжение с использованием боевых зарядов, либо разучиваем атаку с окружением на бункерах и бревенчатых срубах в лесу.

ФРИДРИХСТАЛЬ, 10 мая 1940 года

Ночью мне приснились авиационные эскадры, которые пролетали над домом. Поутру, в тире, я узнал, что в воздухе и вправду было оживленно. В сторону Голландии и Бельгии направлялись транспортные самолеты. Война, видимо, вступила в кризисную фазу, однако никто не взялся бы точно определить, сколько еще она могла продолжаться.

Во второй половине дня мы с полковником долго ездили верхом по красивым лесам и под вечер устроили остановку в Грабене, чтобы отведать спаржи. Во время верховой прогулки неоднократно прибывали офицеры и посыльные на мотоциклах с распоряжениями — в одном из них говорилось о временном запрете на отпуска. Мы можем выступить в любой момент.

С большой неохотой оставляем мы Фридрихсталь, с жителями которого по-настоящему сдружились. Они ведут свое происхождение от гугенотов валлонской крови и носят такие фамилии, как Лакруа, Борель, Горенфло — последняя от coeur-en-fleurs [113] . В 1720 году они принесли с собой знание табаководства и сегодня засадили весь Баден новыми растениями, грядки которых под рамами из промасленной бумаги в этих краях можно видеть теперь повсюду. Таким образом, они извлекают из своей земли десятикратную пользу. Правда, выращивание этой культуры требует массы стараний и добросовестности. Как гласит одна местная поговорка, фридрихстальцы-де спят только на коленях, устроив на кровать одну голову.

113

Coeur-en-fleurs, букв. «цветочное сердце» (фр.).

Поэтому они зажиточны, жизнерадостны, постоянно готовы к удовольствиям и не скупятся тратить деньги.

ФРИДРИХСТАЛЬ, 14 мая 1940 года

Приказ выступать сегодня вечером, цель похода неизвестна. Третьего дня, как оказалось вовремя, я устроил праздник для всей роты. На него мы пригласили и местных хозяев, у которых квартировали. Была спаржа, кофе, вино, пироги, затем выступление кабаре, где также приняла участие танцевальная студия из Карлсруэ. До самого утра в зале и коридорах продолжалось буйное веселье. Пользуясь правами начальника гарнизона, я несколько раз продлевал комендантский час, дабы не закрывать ресторан, тем более что в мои обязанности как старшего командира ударной группы роль стража добродетели все-таки не входила.

У меня при этом сложилось впечатление, что в нашем небольшом коллективе мало-помалу возник компанейский дух. Основная часть бойцов была из Магдебурга, а саксонцы, по моему ощущению, к ним гораздо ближе, чем нижнесаксонцы. Саксонцы живее, общительнее, они толковее в обращении с автоматическим оружием и привыкшие к грубой работе. Восклицание, которое я частенько слышал от них при выполнении тяжелых и неприятных дел, настолько пришлось мне по вкусу, что я ввел его у нас в качестве опознавательного боевого клича — а именно: «Ran wecke!», что, собственно говоря, означает «Ran welche!», то есть призыв на помощь рук, которых не хватает там, где необходимо их приложить. Так кричат заготовщики свеклы на магдебургских полях, когда работа горит.