Сады Луны (др. перевод)
Шрифт:
– Назовите мне имя этого ассасина!
– Оцелот, – ответил незнакомец и встал. – Угорь искренне желает вам успеха во всех ваших замыслах, Раллик Ном. На этом его послание оканчивается. Прощайте.
Незнакомец повернулся, чтобы уйти.
– Постойте, – остановил его Ном.
– Вы хотите мне что-то сказать?
– Я хочу сказать вам спасибо.
Незнакомец молча улыбнулся и ушел.
Ассасин перебрался на его место и уперся спиной в стену. Он махнул Сулите, и та поспешила к столу с кувшином эля и кружкой. За нею вразвалочку брели Миза с Ирильтой. Обе, не дожидаясь приглашения, сели. Женщины предусмотрительно
– За то, что мы все пока еще живы, – сказала Ирильта, поднимая кружку.
Миза присоединилась. Обе залпом осушили кружки.
– Что-нибудь слышно про Крюппа и мальчишку? – спросила Миза, наклоняясь к Раллику.
Раллик покачал головой.
– Когда они вернутся, меня может здесь и не быть. Передай Муриллио: пусть продолжает дальше. Если я не появлюсь… или разное другое случится, скажи ему, что у нашего человека глаза открыты.
Раллик налил себе эля и тоже залпом осушил кружку, после чего сразу же встал.
– Только не желайте мне удачи, – предупредил он женщин.
– А как насчет успеха? – спросила Миза.
Она улыбалась, хотя ее круглое лицо оставалось настороженным.
Раллик коротко кивнул. Вскоре его уже не было в зале.
Барук задумчиво смотрел, как в пламени очага чернеют дрова. В правой руке он держал чашку с козьим молоком, а в левой – большой кусок лепешки. Алхимика снедало тягостное ощущение: Аномандер Рейк что-то скрывает. Почему он позволил тлан-имасу войти в курган? Тистеандий находился здесь же, уютно устроившись в кресле. Барук дважды спросил его напрямую. Ответом было лишь пожимание плечами да нагловатая ухмылка, так злящая алхимика.
Рейк вытянул ноги и вздохнул.
– Странное время вы избрали для трапезы.
– С недавних пор у меня все время странное, – сердито ответил Барук.
Он отпил молока и захрустел лепешкой.
– А я и не знал, что в игру ввязались Повелитель Теней и опонны, – сказал тистеандий.
Барук чувствовал на себе сверлящие глаза гостя, но продолжал стоять к нему спиной.
– Я лишь намекнул на опоннов. Полной уверенности у меня нет.
Рейк снова усмехнулся.
Алхмимик глотал молоко.
– Мы с вами похожи, Рейк. Вы не делитесь своими предчувствиями. Я тоже.
– И это нам обоим ничего не дает.
Барук резко повернулся к нему.
– Однако ваши вороны заметили, как женщина и тлан-имас проникли в курган. Вы и сейчас уверены, что они потерпели неудачу?
– А вы? – перебросил ему вопрос тистеандий. – Насколько помню, это заботило вас, а не меня. Меня это ничуть не волновало тогда и не волнует сейчас. Как бы ни повернулись события, без крови не обойдется. Наверное, вы до сих пор думаете, будто можно найти какой-нибудь хитрый способ избежать кровопролития. Ваши ученые изыскания – это одно, а Малазанская империя – совсем другое. Здесь гипотезы и догадки бесполезны и даже опасны. Ласэна признает только один язык – язык силы. Естественно, она не тратит понапрасну собственные силы. Но если только противник показал, что силен, Ласэна бьет по нему со всей имеющейся у нее мощью.
– А вы предпочитаете спокойно ждать, когда это случится? – загремел на него Барук. – Вы хотите, чтобы Даруджистан разделил страшную участь других городов? Чтобы и наши улицы покрылись трупами? Впрочем, что все это для вас, Аномандер Рейк? Окончательная победа так и так будет вашей!
Тонкие
– Точно подмечено, Барук. Вы ошиблись лишь в одном. Ласэне не нужны развалины Даруджистана. Ваш город нужен ей богатым и сияющим. Я пытаюсь помешать ей захватить Даруджистан. Если бы меня не заботила судьба вашего города, я давным-давно опрокинул бы замыслы Ласэны. Однако я, как и вы, хочу сохранить город, не допустив сюда малазанскую армию. Это, уважаемый Барук, я называю победой.
Глаза тистеандия стали серыми.
– В противном случае я не искал бы союза с вами, – добавил Рейк.
Алхимика такой ответ не слишком-то убедил.
– Вы ведь можете говорить мне успокоительные слова, а сами – вынашивать вероломные замыслы.
Рейк молчал, разглядывая собственные пальцы, сцепленные на коленях.
– Барук, – наконец тихо произнес он, – любой опытный полководец знает: одно вероломство порождает цепь новых. Стоит хотя бы раз повести себя вероломно… с врагом или с союзником – значения не имеет… и вы дадите повод к подражанию. Вам сразу же начнут подражать. Какой-нибудь жалкий солдатик увидит в этом способ повышения в чине; у высших офицеров, у ваших ближайших помощников и телохранителей найдутся свои причины. Мои соплеменники знают о моем союзе с вами, Барук. Предай я их – и мне недолго оставаться властелином Дитя Луны.
– Кто решился бы оспорить вашу власть? – усмехнулся Барук.
– Прежде всего Каладан Бруд, – быстро ответил Рейк. – А еще четверо моих магов-ассасинов. Даже Силана – эта затворница пещер базальтовой крепости – не преминула бы отобрать у меня власть. Могу назвать еще многих. Очень многих, Барук.
– Неужели только страх удерживает вас, Сын Тьмы?
Рейк поморщился.
– Этим титулом наградили меня глупцы, считающие, будто я достоин поклонения. Мне ненавистны два этих слова, и я не хотел бы снова слышать их от вас. Думаете, меня удерживает страх? Меня удерживает нечто другое, сравнимое по силе со страхом, но во всем остальном не идущее с ним ни в какое сравнение. Долг.
Глаза тистеандия поменяли цвет, сделавшись тускло-коричневыми. Он сосредоточенно разглядывал линии на своих ладонях.
– У вас ведь тоже есть долг, Барук. Если хотите, обязательства. Они держат вас, определяют вашу жизнь. Мне все это очень понятно. Дитя Луны – пристанище последних тистеандиев. Мы вымираем, Барук. Никакая цель, никакой замысел не в состоянии пробудить в моих соплеменниках настоящую жажду жизни. Я пытаюсь поддерживать этот огонь, но я всегда плохо умел воодушевлять. На Генабакис явились малазанцы – мы отступали, отступали. Мы старались уйти от столкновения, пока было куда.
Знаете, Барук, когда жизнь становится в тягость, лучше погибнуть на поле боя. Представьте: ваш дух умирает, а тело продолжает жить. И не десять лет, не пятьдесят, а пятнадцать, двадцать тысяч лет.
Тистеандий быстро встал. Посмотрев на притихшего Барука, он улыбнулся. От его улыбки алхимику стало нестерпимо больно.
– Меня удерживает долг, который сам по себе ничего не значит. Достаточно ли его для сохранения нашей расы? Если говорить о простом выживании – я мог бы поднять Дитя Луны высоко в небо, где бы нам ничего не угрожало. Я этого не сделал и не сделаю. Вы спросите: что же тогда я сохраняю? Историю, определенный взгляд на жизнь.