Сага о бедных Гольдманах
Шрифт:
Главный редактор писал про войну, писал много, приносил им печатать свои опусы и не платил никогда.
– Мы не обязаны это печатать, – мрачно говорила Маша, глядя на увесистый труд.
– Но мы не можем не печатать, – так же мрачно отвечала ей Лиза.
На третьем за полгода опусе девочки, осмелев, осуществили маленькую месть машинисток: первую страницу редакторского опуса напечатали на «собаке», специальном бланке со всеми выходными данными – кто автор, кто заказал, кто проверил, кто ответственный за выпуск. Любопытная Лиза желала знать, почему бланк назывался «собака», но этого не знал
Главный ни разу не сделал им замечания. Кротко присылал секретаршу.
– Главный просил напечатать первую страницу на чистом листе.
«Лучше маленькая месть, чем никакой!» – думали девочки.
Так беззастенчиво пользовался ими лишь главный. Следующий по рангу начальник – ответственный секретарь – театральный критик, по словам Мадам, совершенно бездарный, не платил за свои опусы, но зато брал девочек в театр, и ему они печатали охотно.
Так бы и шла Лизина жизнь, но однажды, поучая Лизу, Мадам вдруг на секунду прервалась, задумалась и внезапно трезвым голосом спросила:
– Послушай, деточка, а почему бы тебе не начать писать? – И сама ответила: – Пиши.
– Как это – «пиши», я же не журналист? – удивилась Лиза.
Мадам сама привела Лизу в отдел информации.
– Вот моя девочка, не обижайте! – велела она.
Мадам выбрала единственно возможный для Лизы вариант. На первых полосах располагался официоз, большие программные статьи, а в конце отводилось место юмору, случаям из жизни, мелким событиям культуры. Там, на последней полосе, и подвизалась Лиза.
Она начала кропать мелкие информашки в несколько строк. Маша над ней посмеивалась:
– Что за ерунду ты пишешь? «Неизвестный попал под лошадь...» Ничем не гнушаешься!
Лиза писала! Открылась выставка, закрылся на ремонт Дом культуры, открылась прачечная, и жители района теперь смогут сдавать свое грязное белье, закрылась прачечная, и жители района вынуждены сами стирать свое грязное белье...
Появление в газете своих материалов Лиза восприняла совершенно спокойно, ее состояние не имело ничего общего с эйфорией первых месяцев работы в редакции, когда она так успешно обживала окружающий мир.
– Что ты чувствуешь, когда смотришь на свои... – Ольга замялась, не зная, как назвать: статьи или заметки. – Ну... в общем... на свои строчки?
– Ничего не чувствую, нормально... – пожала плечами Ли-за. – Работа...
Времени на эйфорию не было, ведь впрямую задания не предлагали. Надо было добывать, толкаться, просить: «Дайте мне задание!»
– Я отпихивать локтями других не буду! – заметила Маша. – Закончу университет, тогда и стану писать, как все нормальные люди.
«А я буду отпихивать локтями!» – подумала Лиза.
Она очень старалась. Приходила в отдел информации каждый день, слонялась по двум небольшим комнатам от стола к столу, тихо стояла, ждала, пока ее заметят, спрашивала сама, нет ли для нее любого, хоть самого маленького и скучного задания, смотрела с готовностью в глаза, предъявляла свое желание немедленно отправиться в далекую и непривлекательную даль по самому
– Дайте мне задание! Нинель Алексеевна вас просила, помните? – не стеснялась она немного пошантажировать сотрудников именем властной и мстительной Мадам.
Писала Лиза четко, ничего не путая, приносила задания минута в минуту, и вскоре никто уже не помнил, что она протеже Мадам. В отделе информации она со всеми дружила, опять бегала за пивом и пила сама.
Лиза с детства так болезненно много думала, как к ней относятся, что умела сразу же, при первом контакте, выхватить из внешней вежливости неодобрение или расположение к себе, умудряясь использовать всех, в ком находила хоть каплю доброжелательности. Она и получала задания в ущерб остальным.
Все газеты с Лизиными информашками хранились у Мони. Вечерами он надевал очки и перечитывал короткие сообщения внучки: «Открылась прачечная...», «Закрылась булочная...».
Маша сдала сессию на тройки, а Лиза на «отлично», но о переходе на дневной не было и речи.
– Зачем тебе это нужно? – сказала Мадам. – Пока детки будут в аудиториях сидеть, ты уже журналистом станешь!
Никто не умел смотреть на Мадам так трепетно, как Лиза. Нинель Алексеевна снисходительно улыбалась, когда хвалили безотказность и исполнительность ее протеже, а хвалящие с удивлением обнаруживали в Мадам нехарактерные трогательные, почти материнские реакции. Сама Мадам с иронией называла себя доктором Хиггинсом, пытающимся превратить цветочницу в герцогиню, но ей действительно стала мила эта ничем не примечательная девочка с рабочих окраин, такая преданная, так головокружительно ее обожающая.
Весной Мадам то ли спросила, то ли велела Лизе:
– Тебе пора переходить к более крупной форме, попробуй написать репортаж или очерк.
– На материал покрупнее очень много желающих, мне не протолкнуться, – ответила Лиза. «Как дальновидно поступила Мадам, отправив меня в отдел информации. В любом другом отделе о репортаже не было бы и речи», – подумала она, радостно подобравшись.
Кого-то Мадам вызвала к себе, к кому-то зашла сама, и Лизу впервые послали на событие с большим заданием. «Мне дали сделать репортаж!» – пузырилась в ней радость, приправленная уверенностью, что все получится.
Отправляясь «на событие», Лиза даже предположить не могла, какой удачей обернется для нее открытие большого Дома культуры. Взяв интервью у директора и руководителей творческих студий, Лиза уже собиралась уходить, как вдруг поймала направленный на директора неприязненный взгляд такой силы, что, как притянутая магнитом, пробралась сквозь толпу к хозяину взгляда и на всякий случай подробно выспросила о причинах такого грустного вида при определенно радостном событии.
Лиза написала репортаж, как и положено было, для последней полосы, вот тут-то и случилась Лизина большая журналистская удача. Ничего другого, как оказалось, в этот день не произошло, и скромное Лизино событие вдруг было назначено начальством событием дня, а ее непритязательный материал под шепот: «Вот повезло, ей просто ужасно повезло» – вынесли на первую полосу.