Сага о Форсайтах
Шрифт:
Джон встал и заслонил спиною дверь.
– Должно быть, ты права, - медленно проговорил он, - но я хочу подумать.
Она видела, что чувства в нем кипят, он им мучительно ищет выражения, но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это нечестно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.
– Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.
– Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.
– О нет,
Джон положил руки ей на плечи.
– Флер, ты что-то узнала и не говоришь мне.
Вот он, прямой вопрос, которого она боялась! Она посмотрела ему в глаза и ответила:
– Нет, - сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И, обвив его шею руками, она его поцеловала в губы. Выиграла! Она почувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закрылись его глаза.
– Я хочу обеспечить. Обеспечит! ", - шептала она.
– Обещай.
Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения. Наконец он сказал:
– Это все равно что дать им пощечину. Я должен немного подумать. Правда, Флер, должен.
Флер выскользнула из его объятий.
– Ах так! Хорошо.
И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежности Джона не было границ; но он не дал обещания. Она хотела крикнуть: "Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!" - но не смела. С детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена отпором со стороны такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, - и не смела. Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослабляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои поцелуи она не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это бурное маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.
– Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?
Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:
– Нет, нет, благодарю вас! Я сейчас ухожу.
И, прежде чем он успел ее остановить, ушла.
Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки, испуганная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джона и все-таки ни о чем не договорилась, не добилась от него обещания. Но чем темней, чем ненадежней казалось будущее, тем упорней "воля к обладанию" впивалась щупальцами в плоть ее сердца, как притаившийся клещ.
На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин смотреть пьесу, которую одни находили аллегорической, другие - "очень, понимаете, возбуждающей". Уинифрид и Имоджин соблазнились отзывом "других". Флер поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних покосов и кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал ее неостывшие щеки. Еще недавно казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в шипах и колючках. Но тем прекрасней и желанней был для ее упрямого сердца золотой
IX
ПОЗДНО ЖАЛЕТЬ
Прибыв домой, Флер, как ни была она поглощена своими переживаниями, не могла не почувствовать странности царившей вокруг атмосферы. Мать была мрачна и неприступна; отец удалился в теплицу размышлять о жизни. Оба точно воды в рот набрали. "Это из-за меня?
– думала Флер.
– Или из-за Профона?" Матери она сказала:
– Что случилось с папой?
Мать в ответ пожала плечами.
У отца спросила:
– Что случилось с мамой?
– Что случилось? А что с ней может случиться?
– ответил Сомс и вонзил в нее острый взгляд.
– Кстати, - уронила Флер, - мсье Профон отправляется в "маленькое" плаванье на своей яхте, к островам Океании.
Сомс рассматривал лозу, на которой не росло ни единой виноградинки.
– Неудачный виноград, - сказал он.
– Ко мне приходил молодой Монт. Он просил меня кое о чем касательно тебя.
– А-а! Как он тебе нравится, папа?
– Он... он продукт времени, как вся нынешняя молодежь.
– А ты чем был в его возрасте, папа?
Сомс хмуро улыбнулся.
– Мы занимались делом, а не всякой ерундой - аэропланами, автомобилями, ухаживаниями.
– А ты никогда не ухаживал?
Она избегала смотреть на него, но видела его достаточно хорошо. Бледное лицо его залила краска, брови, в которых чернота еще мешалась с сединою, стянулись в одну черту.
– Для волокитства у меня не было ни времени, ни наклонности.
– Ты, может быть, знал большую страсть?
Сомс пристально посмотрел на нее.
– Да, если хочешь, и ничего хорошего она мне не дала!
Он отошел, шагая вдоль труб водяного отопления. Флер молча семенила за ним.
– Расскажи мне об этом, папа!
– Что тебя может интересовать в таких вещах в твоем возрасте?
– Она жива?
Он кивнул головой.
– И замужем?
– Да.
– Мать Джона Форсайта, правда? И она была твоею первой женой?
Флер сказала это по наитию. Несомненно, причиной его сопротивления был страх, как бы дочь не узнала о той давнишней ране, нанесенной его гордости. Но она сама испугалась своих слов. Этот старый и такой спокойный человек передернулся, точно обожженный хлыстом, и острая нота боли прозвучала в его голосе:
– Кто тебе это сказал? Если твоя тетка, то... Для меня невыносимо, когда об этом говорят.
– Но, дорогой мой, - мягко сказала Флер.
– Ведь это было так давно.
– Давно или недавно, я...
Флер стояла и гладила его руку.
– Я всегда старался забыть, - вдруг заговорил он.
– Я не хочу, чтобы мне напоминали.
– И затем, как будто давая волю давнему и тайному раздражению, он добавил: - В наши дни люди этого не понимают. Да, большая страсть. Никто не знает, что это такое.