Сага о Гудрид
Шрифт:
«Рассекающий волны» уже стоял новехонький и готовый к отплытию. Однажды вечером за разговором Карлсефни сказал:
– Ничто так не хорошо для корабля, как смола. Ты оказал мне большую услугу, Гудмунд, уступив так много бочек со смолой, я продам остаток дома, в Скага-Фьорде. К тому же мало у кого еще найдется такой истрепанный корабль, как у меня. Я собрался купить себе новый, побольше…
– Когда же ты отправляешься в новое путешествие? – спросил Гудмунд.
– Скорее всего, через три лета – надо же пожить немного в Скага-Фьорде.
– Тогда может
– Это не трудно, – ответил ему Карлсефни. – Многие исландские купцы плавают на норвежских кораблях, потому что у них самих корабли поистрепались, а еще потому, что у норвежцев меньше преград, когда те торгуют в Исландии.
– В таком случае, я обязательно наведаюсь к вам в усадьбу! – беспечно сказал Гудмунд.
– Ты всегда найдешь у нас сердечный прием, – ответил Карлсефни.
Гудрид подумала, что славно было бы принять Гудмунда в своем собственном доме. Теперь, когда он выбросил из головы мысль о том, что она будто бы несчастлива в браке, Гудрид смогла оценить его дружбу и была благодарна ему за то восхищение, которое он выказал ей. А той встречи на чердаке, когда ее захлестнуло желание, она больше не страшилась, ибо теперь каждый вечер Карлсефни утолял ее страсть к нему.
Пришло время Гудмунду уезжать со двора. Гудрид выходила из кладовой с сыром в руке, который Сигрид приготовила брату на дорогу, как вдруг перед ней оказался Гудмунд и заговорил таким будничным тоном, словно он предсказывал погоду:
– Если я только услышу, что ты снова в Норвегии, я сразу же поспешу тебе навстречу… Не знаю, когда я поплыву в Исландию, но я обязательно побываю там. И сделаю я это только ради того, чтобы увидеть тебя. Я глубоко уважаю Карлсефни и не желаю ему зла.
А потом он взял у нее из рук сыр и вернулся в дом.
После отъезда Гудмунда и его людей на дворе вновь стало тихо. Только женщины продолжали хлопотать по хозяйству. Карлсефни попросил Пекку Плосконосого присматривать за Снорри, и теперь Гудрид чаще помогала другим женщинам в доме. Однажды они вместе с Сигрид дочерью Торда стояли в молочной кладовой, и хозяйка шутливым тоном сказала ей:
– Прямо колдовство какое-то, Гудрид… Ты точно чувствуешь, когда надо добавить сычуг!
– Мне просто повезло, – ответила Гудрид. Сердце у нее заныло. С тех пор как умерла маленькая Альвхильд, никто больше не допытывался у нее, умеет ли она колдовать. Но по реке постоянно идут корабли, и неизвестно, как далеко распространились о ней сплетни. Плохо, если нечто подобное дойдет по Карлсефни, потому что всякий раз, заговаривая о ворожбе, он делался сердитым и говорил, что если люди думают, что они общаются со злыми духами, то ничего хорошего из таких слухов не выйдет.
Гудрид наполнила сырную формочку и сказала:
– Вот не думала, что придется работать с таким жирным молоком и в такой прекрасной кладовой!
– Да,
Другие женщины сидели в доме и тоже услышали, как из-за двери доносится пение кукушки: «Ку-ку! Ку-ку!»
Сигрид начертала на масле крест и осенила себя крестным знамением, прошептав:
– Вот Хозяин Холма обрадуется, раз на его дерево вернулась кукушка. Смотри, Гудрид, когда будешь проходить мимо дерева, не спугни ее. А если ты загадаешь желание, – оно исполнится.
Остальные закивали и подтолкнули Гудрид к входной двери.
Выйдя на солнышко, она сперва зажмурилась, медленно направляясь к развесистой березе. Дерево еще не зазеленело, но его тонкие ветки были усыпаны сережками и нежно пахли после дождя. А сидящая на дереве птица снова запела.
Гудрид прикоснулась рукой к белому стволу, закрыв глаза и отрешившись от всех посторонних мыслей, сосредоточившись только на крохотном человеческом существе, которое, может быть, уже зародилось в ее утробе.
– Хочу, чтобы под сердцем у меня снова дышало дитя, чтобы оно жило.
Кукушка словно бы терпеливо выслушала до конца желание Гудрид и потом снова прокуковала в последний раз и полетела над птичьим двором, где копошились курицы, а между ними гордо расхаживал петух. Гудрид подумала, что пение кукушки и петуха всегда вспомнятся ей, как только она услышит о Норвегии. Ее переполняли тоска по привычным, знакомым звукам, которых ей так недоставало в Лунде: и крики тысяч гаг, и громкое пение кулика, и чириканье воробьев… Но ни эти птицы, ни она сама не имели дома в этих плодородных землях с пресной водой.
На следующий день в усадьбу пожаловал Эрик сын Торкеля, в сопровождении двух хорошо одетых людей и со множеством слуг. Несмотря на собачий лай и цокот конских копыт по каменным плитам, Гудрид расслышала, как кто-то сказал Сигрид:
– Похоже, что один из гостей Эрика – это Хьялти сын Скегги. Я слышал, что его корабль зашел в Борг. А тот черноволосый молодой человек – это Сигват сын Торда, один из королевских скальдов.
Сигрид велела рабам заколоть трех поросят и целиком зажарить их для гостей, а детей послали собирать молодой щавель и прочую весенную зелень. Друзья короля Олава должны запомнить этот пир в доме Эрика.
Гости наелись и напились так, что еле поднялись на следующее утро. Гудрид в одиночестве сидела у дома и шила сыну рубашку, когда на двор вышли Карлсефни и Хьялти и сели на траву возле нее. Хьялти сказал:
– Ну и сорванец у тебя, Гудрид! Его воспитатель, наверное, с ног сбился.
– Пожалуй, что так, – ответила Гудрид. – Но пока он не жалуется.
– Я взял с собой в это путешествие своего старшего сына, – продолжал Хьялти. – Он с остальными моими людьми поплыл дальше, чтобы продать наш товар. Аббатиса Годести, которая учит в школе Ислейва сына моего шурина, предпочитает получать за обучение серебром или моржовыми клыками.