Сага о Гудрит
Шрифт:
– А что будет со скотом?
– Когда холодно людям, они могут закутаться в шкуры. Если ударит мороз, мы можем держать животных в мастерской. Все-таки они будут под крышей. Бычка мы поместим в амбар у ручья, а овцы смогут пастись на воле.
Лицо у Карлсефни просветлело, едва он заговорил о насущных делах, и он поспешно схватил свой плащ и вышел из дома, прежде чем Гудрид успела спросить еще что-нибудь.
Она тяжело вздохнула, глядя ему вслед. Он не хочет, чтобы люди его голодали. Ей не хотелось, чтобы он думал о худшем… И больше всего она желала расспросить его о христианской вере.
Гудрид рассказала другим женщинам о том, чего опасается Карлсефни. Гуннхильд села за плетение корзин: в них они будут хранить ягоды и коренья. А другие принялись шить кожаные мешки для съестных припасов. Люди кинулись собирать бруснику и кефали, потому что они долго хранятся. А потом можно пополнить запасы стручковых и корешков дягиля.
Эмма показала Гудрид большой пятнистый гриб.
– Их можно есть…
Но Торкатла схватила Эмму за руку, прежде чем Гудрид успела что-либо ответить.
– Что за глупости! Люди не едят их. Даже скот не польстится на такое.
Черные глаза Эммы вспыхнули.
– Но мох тоже не годится для людей, однако вы постоянно едите его.
Торкатла побагровела, и Гудрид поспешно сказала:
– Потом ты расскажешь нам о грибах, Эмма. А сейчас будем запасать только то, что едят все.
Про себя она подумала, что через пару месяцев ей трудно будет нагибаться. Уже и теперь она чувствовала шевеление младенца в своей утробе. Однажды ночью она взяла руку Карлсефни и положила себе на живот, чтобы он почувствовал, как шевелится их дитя, которое словно потянулось к широкой ладони отца… И на следующий день Карлсефни принялся мастерить люльку, украсив ее резьбой.
Однажды Гудрид с другими женщинами собирали ягоды, как вдруг в небе появилась стая больших белых птиц, и воздух наполнился криками и хлопаньем крыльев. Множество белых гусей летело на юг. Они словно служили предупреждением о близящейся зиме, и на следующий день начался такой снегопад, что Гудрид не могла разглядеть даже ближайший к ним остров. Скот спешно загнали под навес, а люди собрались в доме, занимаясь каждый своим делом. Они надеялись, что снежная буря будет недолгой, а съестных припасов хватит на всех.
Однако мороз сковал землю, и сделалось невозможно охотиться или ловить рыбу. Мужчины носили в дом сухую траву и мох для скота, и Гудрид с остальными женщинами подавали на стол мужчинам все меньше и меньше вяленого мяса и рыбы, почти ничего не оставляя себе.
В один погожий солнечный день ветер утих, но Карлсефни и Тор-бранду пришлось пробиваться к мысу через огромные снежные сугробы. Гудрид увидела, что они поздно вернулись домой – уставшие, понурые. Она ужаснулась, заметив, что они тащат за собой какой-то темный мешок. Может, кого-то ранило или человек этот уже умер.
Фафни и Пилеснюти с лаем бросились к людям, приближавшимся к дому, выгнувшим спины, вроде гусениц на стебельке, чтобы не провалиться в сугроб. Собаки лаяли так отчаянно, что остальные высыпали на двор, и Гудрид бросилась навстречу Карлсефни. Она с облегчением вздохнула, поняв, что охотники тащат самку гренландского тюленя:
Детеныша достали и зажарили целиком к ужину, а сердце Торхалл сын Гамли отдал Гудрид. С неожиданной серьезностью на угрюмом лице он произнес:
– За каждого ребенка, которого носила под сердцем моя жена, я давал ей сердце неродившегося тюленя. И все наши дети росли крепкими и здоровыми, словно маленькие тюлени. Того же я желаю и вашему ребенку, Карлсефни и Гудрид дочь Торбьёрна.
Карлсефни поблагодарил его и подарил ему с пальца серебряное кольцо. Гудрид так была занята приготовлением пищи, что только когда легла спать вдруг вспомнила, что ни разу не попробовала ее. Голод – лучшая приправа, как говорят старики. И она с облегчением подумала, что удача пока еще сопутствует им.
Когда фьорд покрылся льдом, люди отправлялись на охоту каждый день: они караулили тюленей, сотнями плывших на юг. Приносили они домой и полные мешки кречетов, убитых на островах. Когда слегка теплело, они выпускали пастись скот, посыпая загон новым песком. Но потом снова холодало, и животные опять возвращались под крышу.
На пир середины зимы в доме Карлсефни собрались гости: сидя за столом, они обсуждали, куда им направиться летом. Они продолжали чувствовать себя уверенно. Никаких скрелингов тут не было и в помине. Люди успели славно похотиться на первых моржей, сложив в амбаре их клыки. А под потолком были подвешены моржовые шкуры для просушки. Неизвестно, кто первый заговорил об этом, но вскоре все хором повторяли, что к следующему пиру они будут пить виноградное вино, поднимая чаши дома, в кругу родных и близких.
Когда на льду появились первые детеныши тюленей, люди наконец насытились, добыв к тому же мягкие белые шкуры. Гудрид шила будущему ребенку чулки и одежку из тех шкур, что подарил ей Валь, а из тонкой шерсти – маленькие рубашечки.
К лету она стала такой толстой, что казалась, вот-вот лопнет. Когда до женщин доходила очередь мыться в бане, Гудрид посматривала на гладкую, блестящую кожу своего огромного живота, и ей казалось чудом, что внутри у нее – настоящий человечек с ручками и ножками. Ей было тяжело садиться, а когда она лежала, то никак не могла найти удобное положение. Но жаловаться она не осмеливалась, ибо опасалась навлечь на себя злых духов, которые отберут у нее ребенка.
В канун середины лета лед тронулся в устье бухты, и влажный южный ветер повеял весной и новой жизнью. Гудрид чувствовала, что близится время рожать. Однажды она пошла проверить, достаточно ли тепло в ее маленькой спальне, и попросила Эмму принести сухого мха. Рабыня испуганно взглянула на нее и поспешила выполнить все, что ей было велено.
Когда к ужину в дом вернулся Карлсефни, Гудрид подала ему миску для умывания и сказала:
– Мне кажется, что сегодня родится наш ребенок, Торфинн.