Сага о Копье: Омнибус. Том I
Шрифт:
Рейстлин замолчал и отвернулся, сделав вид, что поправляет одеяло.
— Отнеси тарелку на кухню, — резко приказал он. — А то она мышей привлечет. — Я… я отнесу, — промямлил Карамон и поспешил выйти.
Оказавшись на кухне, он бросил тарелку туда, где, как он предполагал, находился стол; он не очень хорошо видел из-за слез, застилающих его глаза. Кто-то стучал в дверь, но он игнорировал стук, пока тот не прекратился. Карамон облокотился на буфет, глубоко дыша, часто моргая, пытаясь сдержать новый приступ рыданий.
Придя в себя, он вернулся в спальню. У него были новости, которые могли, как он надеялся, немного
Он застал Рейстлина все так же сидящим у кровати. Розамун лежала в той же позе, с глубоко запавшими открытыми глазами. Ее руки покоились на стеганом одеяле. Косточки на запястьях казались неестественно большими — плоть как будто таяла вместе с душой. Казалось, она заметно побледнела и усохла за те считанные минуты, пока Карамона не было. Он поспешно перевел взгляд с нее на своего брата и постарался задержать его там. — Отик приходил, — сообщил Карамон, хотя в этом не было необходимости — его брат легко мог об этом догадаться по появлению картофеля. — Он сказал, что вдова Джудит уехала из Утехи этим утром. — Уехала, неужели, — сказал Рейстлин, и это прозвучало не вопросом, но утверждением. Он поднял голову. В его покрасневших от усталости глазах зажглись искорки пламени. — И куда же она направилась? — Обратно в Гавань. — Карамон выдавил из себя ухмылку. — Она обещала доложить о нас Бельзору. И не переставала кричать, что он придет сюда и заставит нас пожалеть о том, что мы появились на свет.
Неудачная фраза. Рейстлин вздрогнул и посмотрел на их мать. Карамон сделал два неверных шага, положил руку на плечо брата и сильно сжал его. — Ты не можешь так думать, Рейст! — принялся он убеждать его. — Ты не должен думать, что это твоя вина! — А разве не моя? — горько ответил Рейстлин. — Если бы не я, Джудит оставила бы нашу мать в покое. Она пришла сюда только из-за меня, Карамон. Она за мной охотилась. Однажды мама попросила меня бросить мою магию. Тогда я удивился, почему она на этом настаивала. Это Джудит подговорила ее. Если бы я только знал… — Что бы ты сделал, Рейстлин? — перебил его Карамон. Он уселся возле стула, на котором сидел брат, и пристально посмотрел на него. — Что бы ты сделал? Ушел бы из школы? Оставил бы занятия магией? Ты бы и вправду сделал это?
Рейстлин помолчал немного, бессознательно перебирая пальцами складки его поношенной рубашки. — Нет, — наконец вымолвил он. — Но я бы поговорил с мамой. Я бы объяснил ей все.
Он снова посмотрел на мать. Взял ее тонкую руку в свою. Сжал ее, с силой, ожидая хоть какой-то реакции, хотя бы гримасы боли.
Он мог бы раздавить эту руку своей рукой, сломать как пустую яичную скорлупу, но Розамун даже не моргнула бы. Со вздохом он посмотрел в глаза Карамону. — Это не имело бы значения, правда, брат? — мягко спросил Рейстлин. — Ни малейшего, — сказал Карамон. — Никакого значения.
Рейстлин отпустил руку матери. Красные следы его пальцев отчетливо выделялись на ее бледной коже. Он взял за руку брата, и крепко сжал ее. Так они и сидели в тишине, находя утешение друг у друга, пока Рейстлин не посмотрел озадаченно на Карамона. — Ты мудр, Карамон. Ты знал это?
Карамон расхохотался, его смех прозвучал как гром в маленькой темной комнатке и напугал его самого. Он зажал рот рукой и покраснел.
— Нет, что ты, Рейст, — сдавленно прошептал он. — Ты же меня знаешь. Тупой, как овражный гном, так все говорят. Все
Рейстлин раздраженно высвободил руку и отвернулся. — Существует различие между мудростью и умом, брат мой. — Его голос звучал холодно.
— Человек может обладать одним, и быть лишенным другого. Почему бы тебе не прогуляться? Или не вернуться к этому твоему фермеру поработать? — Но, Рейст… — Совершенно необязательно обоим из нас оставаться здесь. Я справлюсь один.
Карамон медленно поднялся. — Рейст, я не… — Пожалуйста, Карамон! — сказал Рейстлин. — Если хочешь знать, ты суетишься и мельтешишь вокруг, а это отвлекает и раздражает меня. Тебе будет лучше на свежем воздухе, за каким-нибудь делом, а я предпочитаю покой и тишину. — Конечно, Рейст, — сказал Карамон. — Если ты этого хочешь. Я… Наверное, я пойду повидаю Стурма. Его мать приходила и принесла свежего хлеба. Я пойду и поблагодарю их. — Иди, — сухо сказал Рейстлин.
Карамон никогда не понимал, что вызывало эти вспышки раздражения и плохого настроения, никогда не знал, что он сделал или сказал, что задело его брата так, как будто его облили холодной водой. Он подождал еще немного на случай если его брат смягчится, скажет что-то еще, попросит его остаться и составить ему компанию. Но Рейстлин был занят тем, что смачивал водой кусочек ткани. Он поднес ее к губам Розамун. — Ты должна попить немного, мама, — мягко сказал он.
Карамон вздохнул, повернулся и вышел.
На следующий день Розамун умерла.
4
Близнецы похоронили мать рядом с могилой их отца. На церемонии погребения присутствовало совсем немного людей. Было сыро и прохладно, в воздухе витал запах осени. Дождь лил без остановок, заливаясь за воротники и рукава тех, кто собрался на кладбище. Дождь барабанил по грубо сколоченному деревянному гробу, капли падали вниз, образовывая небольшую лужу в открытой могиле. Саженец валлина, который посадили по всем правилам, поник, наполовину утонув.
Рейстлин стоял под дождем с обнаженной головой, хотя Карамон несколько раз просил его накинуть капюшон. Рейстлин его не слышал. Он не слышал ничего, кроме стука капель по деревянной крышке маленького, почти детского гроба. За несколько страшных дней Розамун усохла до кожи и костей, как будто те видения, во власти которых она пребывала, держали ее в своих когтях, глодали ее плоть, опустошали ее.
Рейстлин понимал, что он сам заболеет. Он узнавал признаки болезни. Озноб уже охватил его. Его бросало попеременно то в жар, то в холод. Мышцы болели. Ему очень хотелось спать, но каждый раз, когда он начинал дремать, ему слышался голос матери, зовущий его, и он сразу же просыпался.
Просыпался, чтобы услышать только тишину.
На похоронах он с трудом сдерживал слезы, но все же ему это удалось. Не потому, что он стыдился слез. Он просто не знал точно, о ком он плачет — о своей умершей матери или о себе.
Он не заметил, как прошла церемония, не осознавая хода времени. Ему казалось, что он стоит на краю этой могилы всю свою жизнь. Он понял, что все кончилось, только когда Карамон потянул его за рукав. Но двинуться с места его заставил не брат, а звук комьев грязи, падающих на гроб, звук, который заставил Рейстлина содрогнуться.