Сага о копье: Омнибус. Том III
Шрифт:
Несчастья происходили с другими народами и, несомненно, были ими заслужены. Если сотни кендеров были убиты или изгнаны из своей родной страны — Кендермора, если восставшие эльфы Квалинести были умерщвлены или томились в застенках, какое отношение все это могло иметь к людям? Тем не менее Берилл и Малис в каждом городе и каждой деревне имели своих соглядатаев, которые усиливали разногласия между людьми, их взаимные подозрения и ненависть, а также тщательно следили за тем, чтобы ни одной медной монеты не ускользнуло от драконов.
Карамон Маджере был одним из немногих, кто не только во всеуслышание объявлял о
— Ни одной капли эля я не подам этим дьяволам, — отвечал он на расспросы, которые, впрочем, звучали очень редко, так как всем было известно, что шпионы Берилл записывают имена неосторожных.
И несмотря на немалые трудности, Карамон продолжал упорствовать в своем отказе. Утеха была довольно богатым городом, а теперь даже превзошла в размерах Гавань, и потому дань, наложенная на нее, оказалась довольно высокой. Жена Карамона, Тика, часто напоминала ему, что их доля ложится на плечи других граждан и что от его отказа участь других становится еще тяжелее. Карамон мысленно признавал правоту жены, и его стали одолевать мучительные раздумья. Но довольно скоро он придумал учредить налог для самого себя, обложить данью собственную таверну и сделать так, чтобы средства от этого налога поступали не драконам, а распределялись между теми, кто особенно пострадал или впал в нужду из-за «драконовой десятины», как прозвали люди эти пошлины.
И Утеха, выплатив высокие налоги, стала распределять деньги Карамона между своими согражданами.
Если бы удалось так же успешно пресечь его вольнодумные высказывания, отцы города были бы счастливы. Карамон продолжал во всеуслышание говорить о своей ненависти к драконам и заявлять: «Стоит нам объединиться, и мы запросто справимся с этой Берилл. А для начала можно попробовать выбить ей глаз Копьем». Когда Гавань, очевидно за неуплату налогов, была атакована Берилл (а это случилось всего несколько недель назад), представители городских властей пришли к Карамону и на коленях умоляли его прекратить свои подстрекательские выступления.
Подавленный их очевидным страхом и расстройством, Карамон согласился сбавить тон, и те ушли обрадованные. Старик сдержал слово и с того дня высказывал свои чувства по отношению к драконову племени значительно тише, чем прежде.
В это утро он как раз намеревался изложить свои неортодоксальные взгляды перед молодым Соламнийским Рыцарем.
— Ужасная буря, господин, — заметил тот, усаживаясь за столик Карамона.
Небольшая группа рыцарей завтракала в это время в соседней комнате, но Герард Ут-Мондар почти не удостоил их вниманием. Те, в свою очередь, ответили ему тем же.
— Это предвещает приход плохих времен, на мой взгляд, — проговорил Карамон, откидываясь на спинку высокой деревянной скамьи, сиденье которой давно стерлось под массивным стариком. — Но все-таки я нахожу это замечательным.
— Отец! — воскликнула Лаура. Она как раз поставила на столик тарелку с яичницей для отца и миску овсянки для рыцаря. — Ну как ты можешь такое говорить? Пострадало столько людей! Я слышала, что разрушены целые кварталы.
— Я не об этом! — запротестовал Карамон. — Конечно, мне жаль пострадавших. Но знаешь, ночью мне подумалось, что буря, наверное, хорошенько тряхнула берлогу Берилл, а может, даже подпалила этой старой стерве хвост. Вот
— Благодарствую, но именно к такому завтраку я привык, — ответил рыцарь. Обмен этими двумя репликами происходил у них каждое утро.
Старик вздохнул. Как ни нравился ему этот молодой человек, Карамон не мог понять людей, которые не получали удовольствия от еды. Человек, не способный оценить по достоинству знаменитую Отикову картошку, вряд ли вообще умел наслаждаться жизнью.
В жизни Карамона был печальный период, когда он сам утратил всякий аппетит, и произошло это всего несколько месяцев назад, сразу после смерти его обожаемой Тики. Карамон в течение многих дней не мог проглотить ни крошки, к ужасу всех жителей города, которые наперебой принялись изощряться в поварском искусстве, чтобы хоть чем-нибудь порадовать своего любимца.
Но он не мог есть, не мог ничего делать, не мог говорить. И либо часами бесцельно бродил по городу, либо сидел, уставившись отсутствующим взглядом в окно своей таверны, — той самой, где когда-то повстречался с рыжеволосой строптивицей, ставшей его товарищем в битвах и его любовью, его другом, его спасением. Он не проливал слез, и даже не навещал ее могилы под огромным валлином. Он перестал спать в их супружеской постели и не слышал слов утешения, с которыми обращались к нему Лорана и Гилтас из Квалинести и Золотая Луна из Цитадели Света.
Карамон сильно исхудал, одежда висела на нем как на вешалке, а лицо лишилось привычного румянца.
— Скоро он последует за женой, — таково было общее мнение горожан.
Возможно, что так бы и случилось, если бы однажды Карамону во время его бесцельных блужданий по улицам не встретился один из детей беженцев. Своим тщедушным телом ребенок загородил дорогу огромному старику и протянул ему горбушку хлеба.
— Съешь, пожалуйста, — строго проговорило дитя, — мама говорит, что если ты не будешь кушать, то скоро умрешь. А что тогда будет с нами?
Карамон в изумлении уставился на малыша. Затем медленно наклонился, поднял его на руки и разрыдался. Он съел горбушку до последней крошки, а вечером лег спать в ту постель, которую так долго делил с Тикой. На следующее утро он уже сажал цветы на ее могиле, а придя домой, управился с завтраком, который мог бы насытить трех человек. Он даже вновь научился смеяться, но теперь в его улыбке и смехе появилось что-то незнакомое, что-то, чего не было прежде. Не сожаление, а нечто вроде нетерпения.
Иногда, когда дверь таверны бывала открыта, он взглядывал на небо и тихонько, почти про себя, произносил: «Я скоро приду, дорогая. Не беспокойся обо мне. Теперь уже скоро».
Герард Ут-Мондар рассеянно поглощал завтрак. Еда явно не занимала его, он даже не сдобрил овсянки ни коричневым сахаром, ни корицей, ни даже солью. Еда питала его тело, и этого Герарду было достаточно. Доев овсянку, он поднес к губам кружку крепчайшего чая, слушая рассказы Карамона о буре.
Остальные рыцари, закончив завтракать, уплатили по счету и направились к выходу, пожелав Карамону доброго утра и словно не заметив своего товарища. Герард сидел, не обращая никакого внимания на окружающих.