Сага о короле Артуре (сборник)

Стюарт Мэри

Галапас покачал головой.

— Еще не время, Мерлин. Когда-нибудь, но не теперь. Сейчас ты не можешь спрятаться — все равно как твой мерлин не может вернуться в яйцо.

Я оглянулся через плечо, туда, где, нахохлившись, сидел на жердочке мой мерлин, неподвижный, как сова Афины. Его не было. Я протер глаза рукавом и поморгал, не веря своим глазам. В самом деле! Угол, озаренный пламенем, был пуст.

— Галапас! Сокол улетел!

— Да.

— Ты видел?

— Он пролетел мимо, когда ты позвал меня.

— Я… Куда?

— На юг.

Я осушил кубок и

перевернул его, отдавая последние капли богу. Потом поставил кубок и потянулся за плащом.

— Я еще увижу тебя, да?

— Увидишь. Я обещаю.

— Значит, я вернусь?

— Я ведь обещал тебе. Когда-нибудь эта пещера будет твоей и все, что в ней, — тоже.

Снаружи влетел холодный ночной ветер, шевельнул полу моего плаща и взметнул волосы. По спине у меня поползли мурашки. Я встал, набросил плащ на плечи, застегнул фибулу.

— Стало быть, ты едешь? — Галапас улыбался. — Ты так веришь мне? И куда же ты собираешься?

— Не знаю. Для начала, наверно, домой. По дороге успею подумать — если это нужно. Но я все еще на тропе бога. Я чувствую, как ветер несет меня. Чему ты улыбаешься, Галапас?

Галапас не ответил. Он встал, притянул меня к себе, наклонился и поцеловал меня в лоб. Сухой и легкий старческий поцелуй, словно падающий лист, коснулся моего лба. Потом он подтолкнул меня к выходу.

— Ступай. Я уже оседлал твоего пони.

Когда я ехал вниз по долине, дождь все еще шел. Мелкий, моросящий дождь. Капли липли к плащу, пробирались под одежду и смешивались со слезами, что текли у меня из глаз. Я плакал второй раз в жизни.

Глава 11

Ворота скотного двора были заперты. Впрочем, я ждал этого. Днем я, не таясь, выехал через главные ворота с мерлином на руке. В другое время я рискнул бы сунуться с той стороны, отговорившись тем, что потерял сокола и весь день его искал. Но не сегодня. Некому ждать меня, чтобы впустить через скотный двор…

Несмотря на то что надо было спешить, я заставил застоявшегося пони идти шагом и потихоньку проехал вдоль стены в сторону моста. Он и дорога, ведущая к нему, кишели народом. Там было светло и шумно, и за несколько минут, что я смотрел на мост, по нему дважды проносился всадник, спешащий на юг.

Над дорожкой, ведущей вдоль реки, нависали сырые и голые деревья сада. У стены был неглубокий ров, и из-за нее высовывались ветви, с которых капало. Я слез с пони, подвел его к наклонившейся яблоне и привязал. Потом снова взобрался в седло, неловко встал на ноги, постоял, пытаясь утвердиться, подпрыгнул и ухватился за сук.

Сук был мокрый, скользкий, одна рука сорвалась, но вторая удержалась. Я подтянулся, забросил ноги на сук и через несколько мгновений перебрался через стену и спрыгнул в траву.

Слева была высокая стена, за ней — личный сад деда, справа — голубятня и терраса, где, бывало, сиживала Моравик со своим веретеном. Прямо передо мной были помещения для слуг. Я с облегчением увидел, что там темно. Светло и шумно было слева, за стеной, в самом дворце. Еще дальше, приглушенный шелестом дождя, шумел город.

В моем окне света

не было. Я бросился туда.

На что я не рассчитывал — это на то, что они принесут его сюда, в комнату, где он жил. Его тюфяк лежал не у двери, как обычно, а там, где раньше — в углу, рядом с моей кроватью. Здесь не было ни пурпура, ни факелов; он лежал так, как его приволокли и швырнули. В полутьме я видел лишь силуэт неуклюже распростертого тела. Одна рука была откинута в сторону. Было слишком темно, чтобы разглядеть, как он умер.

Я наклонился и взял его за руку. Рука была холодной, тело уже начинало коченеть. Я бережно уложил его руку вдоль тела, потом подбежал к кровати, сорвал с нее покрывало — хорошее, шерстяное — и укрыл им Кердика. Потом насторожился: вдалеке раздался мужской голос, который что-то спрашивал, в конце колоннады послышались шаги. Другой голос ответил:

— Нет, не проходил! Я следил за дверью. А пони на месте?

— Нет, нету! — И в ответ на еще какой-то вопрос: — Да нет, далеко уехать не мог. Он часто возвращается поздно. Чего? Да, ладно!

Быстрые удаляющиеся шаги. Тишина.

Где-то в колоннаде висела лампа. Сквозь дверь проникало достаточно света. Я бесшумно поднял крышку своего сундука, достал оттуда свою одежду — все, что у меня было, — свой лучший плащ и пару запасных сандалий. Я запихал все это в мешок, вместе с прочими своими драгоценностями — костяным гребнем, парой фибул и сердоликовой пряжкой. Это можно будет продать. Я влез на кровать и выбросил мешок в окно. Потом подбежал к Кердику, откинул покрывало и, встав на колени, пошарил у бедра. Они оставили ему его кинжал. Я потянул пряжку — пальцы не слушались, и не только потому, что было темно, — и отстегнул кинжал вместе с поясом. Длинный мужской кинжал, в два раза длиннее моего собственного, и остро заточенный. Свой кинжал я положил на тюфяк рядом с Кердиком. Он мог понадобиться ему там, куда он отправился. Впрочем, вряд ли — Кердик всегда отлично справлялся голыми руками.

Теперь я был готов. Я постоял над ним — но вместо темной комнаты видел, словно в сверкающем кристалле, покои моего деда. Факелы, стража, пурпур… А здесь — лишь тьма. Собачья смерть. Рабская смерть…

— Кердик!

Я произнес это вслух. Я уже не плакал. С этим было кончено.

— Покойся в мире, Кердик. Я провожу тебя, как ты хотел. По-королевски!

Я подбежал к двери, прислушался и выскользнул в колоннаду. Там никого не было. Я снял с крюка лампу. Она была тяжелая, и масло выплеснулось через край. Ну да, конечно; он ведь только сегодня наполнил ее.

Вернувшись в комнату, я поднес лампу к тюфяку. Теперь я увидел, как он умер. Этого я не предвидел. Ему перерезали горло.

Даже если бы я и не собирался этого делать, это вышло бы само собой. Рука у меня дрогнула, и горячее масло выплеснулось на покрывало. Кусок фитиля отвалился, упал в масло, зашипел, огонь занялся… Я опрокинул лампу над телом, и пять секунд — пять долгих секунд — смотрел, как огонь разбегался по покрывалу и взметнулся ярким пламенем.

— Отправляйся к своим богам, Кердик! — сказал я и бросился к окну.