Сага о Тимофееве (сборник)
Шрифт:
Он опустил темпотайп на прежнее место и аккуратно сложил вчетверо кусок пузырчатки с тем, чтобы прикрыть прибор сверху. «Хватит, – мысленно повторил Тимофеев. – Хватит с меня. Хватит со всех нас. Все закончилось бесповоротно. Сделан неверный выбор, но этот выбор – наш. И мы заплатим за него назначенную цену. Просто дождитесь, пока никого из нас не останется, и творите что пожелаете».
– Мяу, – сказала Клеопатра, глядя на него из темноты циничными желтыми зенками.
– И ты туда же, – обреченно проговорил Тимофеев. – Ну ладно, ладно, вот погляди.
Он ткнул
– Видишь, я сделал что мог, – сказал Тимофеев убедительно. – Меня не в чем упрекнуть. И на этом…
Темпотайп несколько раз пренебрежительно фыркнул, а затем выкатил из щели желтый язычок бумаги с едва различимым текстом.
– Мяу, – повторила Клеопатра презрительно.
Во всей истории она явно держала сторону Вики.
Не веря собственным глазам, Тимофеев оторвал послание из будущего и при мерцающем свете стерженька несколько раз внимательно прочел.
– Ну, допустим, – сказал он, совершенно ничего уже не понимая. – И что из того следует?
Но все же что-то следовало.
Внезапно голова его пошла кругом. Как будто весь мир вдруг прянул кверху этакой кабиной скоростного лифта – с первого этажа к сто двадцатому без остановок.
Тимофеев аккуратно сложил бумажку с посланием, спрятал в карман брюк и только после этого, с чувством исполненного обязательства, лишился чувств.
Очнулся он почему-то на свежем воздухе. Сидел в сугробе, привалившись к стене дома, и бездумно таращился в предвечерние небеса. Продолжать это бессмысленное занятие было неудобно и холодно. Поэтому Тимофеев выкарабкался из сугроба и, отряхиваясь на ходу, побрел домой.
По пути он на всякий случай выглянул за ворота. Черный автомобиль обретался на прежнем месте, сильно припорошенный снегом. Вокруг него, бодро вскрикивая и отвешивая короткие мощные тычки невидимому противнику, бегал трусцой кожаный детина. Завидя Тимофеева, он весело воскликнул:
– Э! Зачем так холодно, дорогой?
– Почтанник надо было одевать, – иронически заметил зловещий Закария, который стоял здесь же, вольготно привалившись к борту автомобиля, и курил громадную сигару. Черное пальто его было застегнуто на все пуговицы под горло, а кепка глубоко натянута на уши. Как выяснилось, по-русски он все же изъяснялся, хотя и с сильным акцентом.
– Что ты такое говоришь, генацвале?! – шутейно возмутился кожаный. – Грузин в почтаннике – как орел в памперсе!
– Может быть, вам стоит пойти за стол, погреться? – осторожно предложил Тимофеев.
– Не сейчас, дорогой, – строго отвечал Закария. – Уважаемый человек проснется, – он кивнул в сторону спящего в кабине, – все вместе пойдем.
– Без нас как можно?! – радостно подхватил кожаный. – Дмитрий Константинович грузинские песни петь захочет, еще два голоса понадобятся. Скоро придем, дорогой.
– Вот и хорошо, – сказал Тимофеев, которого не оставляло смутное ощущение нереальности происходящего. Как будто
Уже на крыльце дома он услышал женский смех.
Смеялась Света. Этого не случалось так давно, что он почти отвык от мелодии ее смеха.
Тимофеев задержался на ступеньках, прислушиваясь.
Теперь-то он был совершенно уверен: что-то изменилось. Но никак не мог ухватиться за ниточку событий. Да и как он мог это сделать, ежели сам был частью изменившегося мира?
Прежние воспоминания еще не ушли насовсем. Они теснились где-то на границе сознания смутными призраками, неосязаемыми картинками, dej`a vu. Но с каждым мигом нового бытия становились все прозрачнее, как клочья тумана в предрассветной низине.
Точно так же стиралось из памяти и лицо с фотографии. Но не потому, что в невообразимом и недосягаемом будущем вдруг исчезла, никогда не появившись на свет, эта смешная пра-пра-правнучка. Увиденное фото было частью событий, которые остались в межвременье. Событий, которым в магистральном потоке времени не было места.
Сморщившись от мысленного напряжения, Тимофеев пытался удержать в расползающейся канве воспоминаний хотя бы это лицо. И еще загадочную просьбу, высказанную Викой перед самым ее исчезновением. Остальное – погреб, темпотайп, горестные раздумья в обнимку с огуречной кадушкой, – было не столь важно. Он механически сунул руку в карман и нащупал сложенный клочок бумаги. Что это было? Последнее напоминание о тающем межвременье? Или мостик, переброшенный из будущего к прошлому?.. Оставалось надеяться, что мостик окажется достаточно прочен. И что поведет всех в правильном направлении.
Нет, все же изменений оказалось в избытке. Даже если логикой произошедшего подразумевалось, что Тимофеев знал о них изначально. На самом деле ничегошеньки-то он не знал, и знание только сейчас, с изрядным запозданием, докатывалось до него из новой реальности. Это было очень странное ощущение, рождавшее в нем мимолетную иллюзию раздвоенности. Один Тимофеев, прежний, сломленный, разбитый и опустошенный, как страна после нашествия варваров, отступал в тень. Все же не уходя насовсем – мало ли, как дела сложатся… А на его месте возникал из ниоткуда новый Тимофеев – прямиком из юности, не сказать чтобы беззаботной, но никакими разочарованиями зрелости не омраченной. Тимофеев со сложившейся жизнью, с не до конца растраченными силами, с невыгоревшими идеалами, с уверенностью в себе, в друзьях и в окружающем мире. Тимофеев, у которого все было хорошо.
Настолько хорошо, что было даже непривычно. И, если честно, настораживало.
А еще этот новый Тимофеев был пьян гораздо сильнее давешнего.
В сенях он слегка заблудился. Было чересчур просторно, несмотря на чьи-то громадные валенки и неохватные шубы, свисавшие с вешалок подобно тушам доисторических парнокопытных. Потом он припомнил: ну да, так и должно быть, они же несколько лет тому назад вместе с сыновьями, в три топора, расширяли пристрой к дому… Из горницы доносились громкие голоса, прерываемые взрывами беспечального смеха.