Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)
Шрифт:
Откуда было это знать ему раньше? Он знал лишь, что она любит веселье и танцы и, кроме того, что она могла выйти замуж за этого глупца Хенрика Дона.
Но теперь он станет ее рабом до самой смерти, — верным псом и рабом, как любил говорить капитан Кристиан Берг.
Йёста Берлинг сидел в углу у двери, благоговейно сложив руки и переживая минуты небывалого экстаза. С того самого дня, когда он впервые почувствовал в своей груди огонь вдохновения, никогда еще не переживала его душа такого священного трепета. Его состояние не нарушил даже приезд графа Дона в сопровождении целой толпы людей, которые
Он предоставил Бейренкройцу честь принять на себя первый шквал. А тот, испытанный во многих передрягах, стоял с невозмутимым спокойствием у камина. Он поставил одну ногу на каминную решетку, оперся локтем о колено и, подперев подбородок рукой, смотрел на вбежавших в комнату людей.
— Что все это значит? — закричал на него тщедушный граф.
— Это значит, — сказал Бейренкройц, — что пока на свете существуют женщины, всегда будут существовать и болваны, которые пляшут под их дудку.
Молодой граф вспыхнул.
— Я спрашиваю, что это значит? — повторил он.
— То же самое спрашиваю и я, — насмешливо ответил Бейренкройц. — Я спрашиваю: почему графиня, супруга Хенрика Дона, не желала танцевать с йёстой Берлингом?
Граф вопрошающе обернулся к своей жене.
— Я не могла, Хенрик! — воскликнула она. — Я не могла танцевать ни с ним, ни с одним из кавалеров, я все время думала о майорше, которую они оставили изнывать в заточении.
Маленький граф еще больше выпрямил свой негнущийся корпус и еще выше поднял свою старообразную голову.
— Мы, кавалеры, — сказал Бейренкройц, — никому не позволим оскорблять нас. Кто не желает танцевать с нами, должен прокатиться с нами. Мы не причинили графине никакого ущерба, и потому дело это можно считать законченным.
— Нет! — возразил граф. — Этим дело не кончится. За поступки своей жены отвечаю я. Почему же Йёста Берлинг не обратился ко мне за удовлетворением, если моя жена чем-то оскорбила его?
Бейренкройц улыбнулся.
— Я спрашиваю: почему? — повторил граф.
— У лисицы не спрашивают позволения снять с нее шкуру, — сказал Бейренкройц.
Граф приложил руку к своей узкой груди.
— Я считаюсь справедливым человеком, — воскликнул он. — Я судья своих слуг. Почему я не могу быть также судьей и моей жены? Кавалеры не имеют права судить ее. То наказание, которому они подвергли ее, я не принимаю. Считайте, что его никогда не было. Да, господа, никогда не было.
Граф выкрикнул эти слова тончайшим фальцетом. Бейренкройц окинул быстрым взглядом собравшихся. Среди присутствующих — здесь были и Синтрам, и Даниель Бендикс, и Дальберг, и много других — не было ни одного, кто бы не ухмылялся, слушая, как он дурачил глупого Хенрика Дона.
Сама молодая графиня не сразу сообразила, в чем дело. Чего же, собственно, он не принимает? Чего никогда не было? Уж не ее ли испуга, крепких объятий Йёсты, его дикого пения и безумных слов или его страстных поцелуев? Всего этого никогда не было? Неужели в этот вечер все было окутано покрывалом богини непроглядного мрака?
— Послушай, Хенрик...
— Молчать! — крикнул он. И выпрямился, чтобы обратиться к ней с обвинительной речью. — Горе тебе, что ты, женщина, осмелилась судить поступки мужчин! Горе тебе,
— Но, Хенрик...
Беспомощно, словно дитя, протягивает она руки, как бы желая отвратить от себя злые упреки. Никогда еще не обращались к ней с такими словами. Она была такой беспомощной среди этих грубых мужчин, а тут еще ее единственный защитник тоже нападает на нее. Никогда больше ее сердце не будет иметь в себе силы озарять мир.
— Но, Хенрик, кто, как не ты, защитит меня?
Йёста очнулся, когда было уже слишком поздно. Он совсем растерялся и не знал, что ему делать. Он так желал ей помочь! Но как он мог стать между мужем и женой?
— А где Йёста Берлинг? — спросил граф.
— Здесь! — сказал Йёста. И он предпринял тщетную попытку обратить все в шутку. — Вы, граф, кажется, выступали здесь с речью, а я заснул. Как вы посмотрите на то, если мы сейчас же уедем домой и дадим вам возможность тоже лечь спать?
— Йёста Берлинг, поскольку моя супруга графиня отказалась танцевать с тобой, я велю ей поцеловать твою руку и попросить у тебя прощения.
— Мой дорогой граф, — сказал Йёста, улыбаясь. — Это не та рука, которая достойна поцелуя молодой дамы. Вчера она была окрашена кровью убитого лося, сегодня она черна от сажи после драки с углежогом. Вы, граф, вынесли справедливый и великодушный приговор. Это достаточное удовлетворение. Пошли, Бейренкройц!
Граф преградил ему дорогу.
— Нет, постой! — сказал он. — Моя жена обязана мне подчиняться. Я желаю, чтобы графиня знала, к чему ведет самоуправство.
Йёста беспомощно остановился. Графиня была очень бледна, но не трогалась с места.
— Иди! — приказал ей граф.
— Хенрик, я не могу.
— Ты можешь, — сказал граф сурово. — Ты можешь. Но я знаю, чего ты добиваешься. Ты хочешь вынудить меня стреляться с этим человеком, которого ты по какой-то прихоти невзлюбила. Ну что ж, если ты не хочешь дать ему удовлетворение, придется мне за все отвечать. Вам, женщинам, всегда приятно, когда мужчины ради вас бьются насмерть. Ты совершила ошибку и не желаешь ее исправить, следовательно я должен сделать это вместо тебя. Что ж, я буду драться на дуэли и через несколько часов стану окровавленным трупом.
Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. И вдруг увидела его таким, каким он был на самом деле: глупым, трусливым, самодовольным и тщеславным, самым жалким из всех людей.
— Успокойся! — сказала она и сделалась холодной, как лед. — Я сделаю, как ты хочешь.
Но тут Йёста Берлинг не смог более выдержать.
— Нет, графиня, вы не сделаете этого! Ни за что! Вы ведь слабое невинное дитя, и вы хотите целовать мою руку! У вас такая чистая, прекрасная душа. Никогда больше я не посмею приблизиться к вам. О, никогда! Я приношу с собой несчастье и гибель всему прекрасному и невинному. Вы не должны дотрагиваться до меня. Я трепещу перед вами, как огонь перед водой. Не приближайтесь ко мне!