Сакрамента
Шрифт:
За доном Луисом ехали дон Гутьерре и его племянник.
Девушек отделяли от них шагов тридцать, и они не могли слышать разговора мужчин.
Дон Луис подозрительно огляделся по сторонам, как бы желая убедиться, что никого из посторонних поблизости нет, заговорил тоном, свидетельствующим о серьезности предстоящего разговора.
— Вот лас Кумбрес, сеньоры. Через два, самое большее, через три часа нам предстоит встреча с сальтеадорами.
— Ах! — с беспокойством воскликнул Гутьерре. — Что вы такое говорите, дон Луис!
— Я говорю правду, сеньор, и для доказательства моих слов взгляните вон в ту сторону, —
— Да, я отлично вижу его; мы находимся от него на расстоянии не более трех миль.
— Не совсем так, но для нас, по крайней мере сейчас, это не имеет особого значения… Я хотел сказать, что в данный момент в том лесу укрывается человек тридцать сальтеадоров, поджидающих нас.
— Проклятье! Неужели это правда?
— Я в этом убежден.
— Да, да, — проговорил дон Мигуэль, печально покачивая головой, — я узнаю это место, именно здесь они всегда и устраивают засады.
— Этот мыс или, лучше сказать, стрелка, — невозмутимо продолжал француз, — занимает довольно большую территорию, поросшую густым лесом, там-то и обретаются сальтеадоры.
—Но, — сказал дон Гутьерре, -нас тут пятнадцать смелых, отважных людей, и мне кажется, нам будет не трудно, если мы пожелаем проложить себе путь!
— Выслушайте теперь меня, сеньор. Нас действительно пятнадцать человек, но вовсе не смелых, из которых к тому же нужно вычесть предателей.
— Предателей! — вскричал Мигуэль.
— Я их знаю, — спокойно отвечал дон Луис.
— И вы ни одному из них не прострелили до сих пор голову?
— Нет, это никогда не поздно сделать, — спокойно ответил француз. — У меня свои соображения на этот счет, а теперь я продолжаю. Кроме предателей, нам нужно вычесть еще и трусов.
— О! — снова воскликнул дон Гутьерре.
— Простите, сеньор, — смеясь, сказал француз, — позвольте вам заметить, что вы меня просто удивляете своей наивностью… Вы берете с собой пятнадцать слуг и воображаете, что все они вам безусловно преданы и готовы за вас отдать жизнь… Как бы не так!.. Это было бы чересчур глупо с их стороны, и я считаю их совершенно неспособными на это… Преданность в этой стране, как и везде, впрочем, есть не что иное, как капитал, отданный в рост за большие проценты… Какую же выгоду получат ваши пеоны, если их зарубят из-за вас? Никакой, не так ли? Поэтому и не рассчитывайте на них… Я надеюсь, что хотя бы шестеро из них не побегут от врага и исполнят свой долг… Хорошо! Шестеро их да нас трое, это будет всего девять… Неужели же вы серьезно рассчитываете вдевятером одолеть тридцать сальтеадоров. Потом, вы, наверное, совсем забыли, что с вами две женщины, которых надо во что бы то ни стало спасти в первую очередь… Вступать в битву при подобном раскладе сил было бы чистейшим безумием, а я считаю вас достаточно разумным для того, чтобы серьезно рассчитывать на это.
— В таком случае, что же нам делать, скажите мне ради самого Неба!
— Вот в этом-то и вопрос! Случай исключительный, положение крайне щекотливое… Клянусь Богом, я уже около трех часов ломаю голову, стараясь придумать какой-нибудь выход, но мне это не удается… Не пройдет и получаса, как мы окажемся в волчьей пасти, и поэтому мы должны как можно скорее что-нибудь придумать…
— Что же нам делать? — с тревогой в голосе
— Пока еще не знаю… Давайте хорошенько обсудим, но прежде скажите мне, угодно вам будет уполномочить меня действовать от вашего имени?
— Конечно, — поспешил заверить его дон Гутьерре.
— То есть, — продолжал француз, — вы предоставляете мне полную свободу действовать в общих интересах и заранее соглашаетесь со мной, что бы я ни сделал?
— Да.
— Это уже много значит… и вы подтвердите обязательства, если я их дам от вашего имени?
— Клянусь вам!
— Но только думайте сначала о том, что вы будете обещать, дон Луис, — сказал дон Мигуэль глухим голосом. — Вы должны избавить и защитить моих кузин от малейшего оскорбления.
— Постараюсь, хотя человек не имеет права обещать больше того, что он в состоянии исполнить… Я, со своей стороны, обещаю вам, дон Мигуэль, что прежде погибну, чем хоть один из сальтеадоров посмеет коснуться кончиком пальца мантильи ваших кузин.
— Благодарю вас, дорогой дон Луис, — взволнованно отвечал дон Мигуэль, пожимая ему руку. — Я знаю, какое у вас благородное сердце, и я верю вам.
— Вот что, по-моему, вы должны сделать, сеньоры. Вы постепенно замедлите движение каравана таким образом, чтобы между вами и мной было, по крайней мере, сто шагов, и держите ваше оружие наготове на случай, если придется вступить в бой, однако никак не проявляйте своего неприязненного отношения без моего сигнала, иначе мы погибнем… Если начнется битва, нас не спасет от гибели ничто. Решено, не так ли?
— Мы будем во всем вам повиноваться!
— Хорошо, а теперь положитесь на милость Божью! Не забывайте же того, что я вам сказал, и пустите меня прямо в мышеловку.
Вслед за тем он махнул рукой, раскурил сигару и, слегка пришпорив лошадь, помчался вперед, а дон Гутьерре и дон Мигуэль, наоборот, придержали своих лошадей, чтобы дать каравану подойти к ним.
Глава VIII. САЛЬТЕАДОРЫ
Дон Луис продолжал скакать вперед, с каждой минутой приближаясь к тому месту, где прятались сальтеадоры.
Глядя на его спокойное лицо, на то, с каким блаженством он курил сигару, никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек прекрасно отдавал себе отчет в поджидавшей его опасности и даже мог бы указать место, где именно на него нападут.
Француз, надо сказать, был основательно вооружен: из седельных кобур выглядывали рукоятки двух шестиствольных револьверов и два таких же револьвера заткнуты за пояс. Кроме того, на боку у него была длинная шпага, за голенищем — нож, а двухствольный карабин с примкнутым штыком в виде сабли лежал перед ним поперек седла — словом, он почти мгновенно мог сделать двадцать шесть выстрелов. И это не считая холодного оружия.
Испанцы не сводили тревожного взора с француза, которого теперь отделяло от засады уже совсем незначительное расстояние.
В ту минуту, когда дон Луис достиг стрелки, перед ним немедленно появился на прекрасной вороной лошади элегантно одетый всадник.
Лицо всадника было прикрыто черной бархатной полумаской.
— Виноват, кабальеро, — вежливо проговорил незнакомец, — не будете ли вы любезны одолжить мне огня?
— С величайшим удовольствием, кабальеро, — ответил француз не смущаясь.