САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА
Шрифт:
– Наверно, Беларусь (30)?
– Её, заразу! Я, значит, тащу их из карьера, а водитель кировца бегает вокруг меня и умоляет, чтобы я не уронил эту Беларусь с его прицепа. В общем, вытащил, и ни грамма не взял!
– А я бы граммов сто пятьдесят ещё выпил, - вздохнул Варфаламеев. Он тоже хотел поговорить, но пока не получалось.
– По сто пятьдесят не получится, - сказал Жорка, - даже если Мироныч откажется.
– А зачем мне отказываться? – удивился старичок.
– Да незачем… Ладно, я и дома выпью. Наливай, Петя!
– Спасибо, Жорка! Душевный ты человек…
– Ну, товарищи! – снова
– Будем! – дружно возразили Семёныч с Варфаламеевым и приняли на грудь. Семёныч похрустел огурцом, посопел, а затем таинственно сообщил:
– Мироныч тут правильно говорил про Париж с этим, как его…
– Дакаром, - подсказал Мироныч.
– С ним. Но никто не знает, что на «ниве», которая победила, ехал я!
– Правда?! – так искренне изумился Мироныч, словно впервые узнал, что Петровна – жена Семёныча.
– Правда!
Жорка схватился за живот, Сакуров отвернулся, а Варфаламеев раз пять попеременного мигнул обоими глазами.
Глава 17
Природа подарила сельским жителям ещё одну возможность реализовать свои планы по скорейшему обогащению в виде сухой погоды, под эгидой каковой можно было без напряга выдернуть созревший урожай на поверхность земли, просушить его и, частью ссыпать в погреба, частью реализовать на рынке.
Все деревенские не преминули данной возможностью воспользоваться. На скорейшее обогащение, правда, никто не рассчитывал, но кормовой безопасностью обеспечились почти все.
Жорка Прахов и Константин Матвеевич Сакуров, в отличие от односельчан, планировали немного иначе. То есть, от представившейся возможности обогатиться они увиливать не собирались. И пусть это была смешная возможность и в принципе не такая, какая представилась в своё время Абрамовичу или Вяхиреву, тем не менее, ни Жорка, ни Константин Матвеевич упускать её не хотели.
Короче говоря, свою картошку Жорка Прахов выкопал за четыре дня. Её у него оказалось четыре с лишним тонны. Сакуров, имея две руки против одной Жоркиной, ковырялся пять дней и вырыл только две с половинной тонны.
– Блин, нехилая работёнка, - кряхтел Константин Матвеевич, ёжась под задубелой коркой рабочей одежды и дымя полюбившимся самосадом.
– Это тебе не мандарины собирать, - ухмыльнулся Жорка, смоля дорогой сигаретой. Приятели, оставив позади картофелеуборочные работы, сидели на крыльце Сакурова, осенённого кронами ракит и одного дуба. Листва на деревьях украсилась дополнительной расцветкой наступающей осени, лёгкий ветерок шуршал ею и ворошил редкие павшие «первенцы» на пожухлой траве вдоль просёлка и между его убитыми колеями. В прозрачном воздухе слышались скупые птичьи голоса, и призрачно отсвечивала паутина. Жоркина жена уехала на свой оборонный завод, где ожидалась свежая партия американцев, повадившихся шастать в бывший Советский Союз за бывшими советскими секретами бывшей советской оборонки. Учительница тоже собиралась отвалить, но на днях, поскольку начало учебных занятий демократы не отменяли, и начало учебного года планировалось на первое сентября. И, пока не поджимало, учительница торчала в деревне, ожидая крутого зятя, когда тот соизволит подъехать и вывезти тёщу. А пока, синенькая и сухонькая, то есть, тощая, мелкая и крашеная из седой бабки в голубую
– Здравствуйте, Валентина Алексеевна! – почти синхронно поздоровались Жорка и Сакуров. Жорка приветствовал старую грымзу иронично, Сакуров – почтительно.
– Здравствуйте, - ответила учительница таким страдальческим голосом, словно не за водой шла, а за напившимся в жопу мужем, классическим борцом тяжёлого веса, который застрял в кулуарах партии Черномырдина «Наш дом Россия».
«Надо помочь», - подумал добрый Сакуров.
– Сиди, - сказал Жорка.
– Слушай, чего ты такой непримиримый? – удивился Сакуров.
– Я не непримиримый, я просто не люблю хитрожопых, - возразил Жорка и посмотрел в сторону околицы, где упирался над производством своих дел старый навозный жук Мироныч. Сегодня ожидался очередной забой созревшей тёлки, и Мироныч хлопотал о достойной встрече пастухов, которые сейчас едва виднелись вдали за околицей вместе со своим стадом. Впрочем, о «художественной» части встречи уже позаботился Семёныч, закупив два литра водки, а Мироныч прибирался дома, где планировалось застолье. Другими словами, бывший директор бегал из дома в погреб, пряча разные «ценные» вещи, а заодно готовил тару для длительного хранения почти дармового мяса.
Дело в том, что в начале лета кто-то подарил бывшему директору щенка неизвестной породы. Этот щенок жрал всё, что плохо лежит у односельчан, потому что сам Мироныч щенка нормально не кормил, и у него ничего плохо не лежало. Но щенок, невзирая на кормовую недостаточность, рос, как на дрожжах, в два месяца превратился в приличную собаку и скоро от непреходящего голода стал завывать так, что стал беспокоить даже глухую бабку Калинину и грачей. Грачи раньше времени слиняли на юг, а Виталий Иванович высказал Миронычу недовольство, и старый сквалыга стал выдавать две бутылки своего дрянного самогона пастухам в обмен на то мясо, которое появлялось в процессе разделки очередной тёлки, но не пригодилось бы ни для какого приготовления в виде нормальной человеческой пищи.
Иначе говоря, за две бутылки дрянного самогона рачительные пастухи выдавали Миронычу такое же дрянное «мясо» типа внутренностей вместе с коровьим говном, головы вместе с рогами, копыт и прочего неликвида. Но Мироныч и тут оказался в прибытке: говно он старательно удалял, а из кишок, требухи и прочего неликвида делал тушёнку, которую ел сам вместе со своей Азой Ивановной, а часть отправлял своим многочисленным детям-бизнесменам в Москву и бывший Ленинград. Выросшему же щенку доставался суп из рогов и копыт. Поэтому он продолжал выть, доставая не только одну бабку Калинину, но даже жителей неблизкого Лопатино. И продолжал тырить любую, плохо лежащую, жратву у односельчан.
Мироныч тоже не избегал данной участи, потому что по старости иногда забывал заготовленное для тушёнки неликвидное мясо в разных местах, а щенок, если находил его, сжирал всё подчистую. Поэтому перед всяким очередным забоем Мироныч и хлопотал, готовя запирающуюся тару, в которую он потом складывал очищенное от говна и шерсти мясо и спускал в колодец до той поры, когда его (мясо для будущей тушёнки) можно будет вывезти хозяйственной Азе Ивановне.
Но Дик (так звали щенка) и тут успевал.