Саладин. Победитель крестоносцев
Шрифт:
В кровавой сече, разыгравшейся 4 июля 1187 г., мусульмане победили. Сражение происходило в неблагоприятной для крестоносцев обстановке, при страшной жаре. Не хватало питьевой воды. Мусульмане везде подожгли траву и кустарник, так что рыцарей, выстроившихся на холме в три боевые колонны, окутали клубы поднимавшегося кверху дыма… Битва длилась чуть ли не семь часов кряду. Сотни рыцарей и тысячи пеших воинов пали на поле боя. Король Ги Лузиньян, великий магистр тамплиеров Жерар де Ридфор, коннетабль Амори Лузиньян, многие знатные бароны — Гилельм Монферратский и другие — попали в плен к Салах ад-Дину. Лишь несколько сот человек спаслись бегством в Тир и укрылись за его стенами…»
Дж. Барнбейдж так писал
Летом 1181 года Рено де Шатийон, красивый и бесстрашный представитель «пришлых», не устоял перед соблазном быстрого обогащения и напал на караван, направлявшийся из Дамаска в Мекку. Саладин пожаловался латинским властям на нарушение договора. Больной король ничего не мог сделать, чтобы исправить положение. Захватив пятнадцать сотен пилигримов в Дамьетте в качестве заложников, Саладин начал войну. Он и его египетские войска избежали столкновения с армией латинского королевства, пройдя через Синайскую пустыню в Дамаск. Оттуда мусульмане в июле 1182 года начали вторжение на латинские территории. Однако кампания не была завершена. Обе стороны заявили о своей победе и удалились для подготовки к дальнейшим военным действиям».
Тут необходимо заметить, что действия «красивых и бесстрашных» беспредельщиков вроде Рене де Шатийона, беззастенчиво нарушавших существующие договоры с мусульманами, конечно, давали Саладину необходимый предлог для войны с крестоносцами. Но нет сомнений, что и без подобного предлога египетский султан пошел бы в поход на Иерусалим. Слишком важной целью для него было освобождение священного города от «неверных».
Мишо прав, когда утверждает, что осуществлению замыслов Саладина «особенно содействовали дерзость и безрассудство другого вождя крестоносцев — князя Рено Шатийонского. По происхождению этот человек был вовсе не князем и к титулованной знати не принадлежал; рыцарь из города Шатильона, он участвовал во Втором крестовом походе и записался в войска Раймунда Пуатье, князя Антиохийского. После смерти последнего его вдова Констанция, плененная красотой и мужеством рыцаря Рено, к изумлению всех прелатов и баронов, выбрала его себе в супруги и соправители. Новоявленный князь, приобретя любовь супруги, не сумел заслужить доверия своих новых подданных».
Как писал Р. Ирвин, «такие светские интеллектуалы, как аль-Кади аль-Фадил и Имад ад-Дин аль-Исфахани, работавшие в канцелярии Саладина, неустанно досаждали своему господину, призывая его прекратить борьбу с соседями-мусульманами и послать свои армии воевать с неверными. Аль-Кади аль-Фадил и его подчиненные превратили канцелярию султана в главное орудие пропаганды в пользу Саладина. В письмах, которые они рассылали по всему мусульманскому миру, действия Саладина преподносились как направленные к единственной цели — уничтожению латинских княжеств. Когда сторонники рода Занги и другие враги султана называли его узурпатором, заботящимся лишь о благе собственного клана, сторонники Саладина указывали на его верность идее священной войны как на подтверждение легитимности его власти. Однако Саладин немного делал для борьбы с христианами до тех пор, пока в 1183 году Алеппо не признал его своим владыкой».
18 июня 1183 года Саладин торжественно вступил в Алеппо. С этого
Граф Триполи, брюнет, бегло говоривший по-арабски и знавший исламские тексты, был похож на какого-нибудь сирийского эмира, но огромный рост выдавал его европейское происхождение.
Как пишет Ибн аль-Асир, «среди франков того времени не было человека более храброго и более мудрого, чем правитель Триполи Раймонд ибн Раймонд ас-Сенжили, потомок Святого Жиля. Но он был очень амбициозен и пламенно желал стать королем. На некоторое время он обеспечил свое регентство, но вскоре был отстранен от него. При этом он был так озлоблен, что написал Салах ад-Дину, перешел на его сторону и попросил того помочь ему стать королем франков. Салах ад-Дин обрадовался этому и поспешил освободить некоторое число рыцарей из Триполи, находившихся в мусульманском плену».
Распри среди крестоносцев были на руку Саладину. Когда в Иерусалиме, казалось, восторжествовало «мирное» течение, возглавляемое графом Триполи, Саладин занял примирительную позицию. В 1184 году у Балдуина IV была уже последняя стадия проказы. Руки и ноги стали дряблыми, глаза выцвели. Но он еще был в здравом уме и поддерживал графа Триполи, надеясь установить добрососедские отношения с Саладином. Андалузский путешественник Ибн Джубаир, посетивший Дамаск, удивился, что, несмотря на формальное состояние войны, караваны свободно ходили из Каира в Дамаск и обратно через территорию франков. «Христиане, — писал он, — берут с мусульман пошлину, которая взимается без злоупотреблений. В свою очередь купцы-христиане платят пошлину за свои товары, когда пересекают земли мусульман. Между ними полное согласие, и справедливость в почете».
Коренные, местные крестоносцы, родившиеся в Палестине, в отличие от пришлых, вроде Рене де Шатийона, были заинтересованы в торговле с окружающими мусульманскими государствами и пытались найти с ними какой-то «модус вивенди». Крестоносцы же, пришедшие из Европы, мечтали о новых завоеваниях и провоцировали столкновения с мусульманами.
Вильгельм Тирский признавал: «Между деяниями наших князей нельзя найти ничего, что мудрый счел бы достойным изображения, что читателю причинило бы радость и писателю сделало честь; мы можем применить к себе слова пророка: «Пастыри заблуждаются в законе, мудрые в совете, и пророки поучают неправде» (Иерем., 18, 18); на нас повторилось и то, что «каков народ, таковы и пастыри» (Ос., 4, 9); к нам же могут быть отнесены и лено, от головы до пят в нем нет ничего здорового» (Ис., 5, 6). Мы достигли такой эпохи, что не можем вынести ни своей порочности, ни спасительных средств против нее, а потому за наши грехи неприятель получил над нами перевес, и мы, торжествовавшие прежде над ним и увенчанные пальмой побед, претерпеваем поражение почти при всяком деле, ибо мы оставлены Божественной благодатью. Вследствие всего этого мы считали лучшим молчать и предпочли оставить во мраке наши слабости, нежели выставлять их на свет для позора…
Долг историка — писать не то, что ему нравится, но то, что представляет время. В делах же человеческих и особенно во время войны мы видим постоянную превратность, и как не бывает постоянства в счастье, так и несчастье имеет свои светлые промежутки. Таким образом, мы дали себя уговорить снова предаться начатому нами труду и намерены теперь с Божьей помощью писать тщательно дальше, как мы уже начали, все, что представит нам грядущее время — и да будет оно благополучно, — если Богу будет угодно продлить наш век.