Салават Юлаев
Шрифт:
— Кто мне сказал? Никто ничего не сказал. Говорю, что все знают.
— Что? Что знают?! — в отчаянии допытывалась Амина у невестки.
Зейнаб отняла у неё свои руки.
— Да кто чего знает? Никто ничего не знает! — успокоительно сказала она.
— Ты сказала, что знают! — настаивала Амина.
— Все знают, что я. Я знаю, что все, да все ничего не знают… А что от тебя-то скрывать, и тебе пора знать, что все знают, — хитро заключила она.
— Врёшь ты, врёшь! Никто ничего не знает, и ты ничего… Пришла моё сердце терзать!..
— Я знаю, что ты уж два года сидишь без мужа, штопаешь
— Тебе что за страх? Муж твой дома!
— Нынче дома, а завтра скажут, что Салаваткин свояк, да схватят его в тюрьму, ноздри вырвут да уши обрежут — того и жду!..
— Салават воротится с войском. Солдаты все разбегутся. Царь Салавата любит! — воскликнула Амина.
— Дура ты, дура! — смиренно, с сожалением в голосе возразила Зейнаб. — Ваш царь был не царь, а простой обманщик. Связали его и к царице теперь повезли. Царя твоего самого-то повесят, и Салаватка того не минует. Всем, кто был за царя, тем головы срубят, а вдовья-то доля, ты знаешь, какая?!
— Не зря говорят, что невестка золовке змея! — с жаром сказала Амина. — Не с голоду, а со злости жалит! Никогда я к вам в дом не пойду, а пойду к отцу.
— К Юлаю в дом ворвались солдаты, все перерыли, пограбили сколько!.. — сказала Зейнаб. — Ты живёшь — головой под подушку зарылась, не слышишь, не видишь того, что вокруг. Затем я к тебе и пришла. Юлаевы жены с ребятами сами попрятались по соседям. Солдаты в лесах всюду рыщут, в горах… К тебе в дом придут, тебя схватят. Бросай все, иди к брату в дом. Он примет тебя. Салавату ты всё равно не нужна. У него теперь русская баба и сын.
— Как так — сын? Какой сын?! Откуда?! — жарче прежнего воскликнула Амина.
Зейнаб поняла, что стрела угодила Амине в самое сердце.
Мысль о соперничестве с женщиной всегда привычна женщине-мусульманке. К унижениям многожёнства её приучили века, но соперничать с чужим сыном ей, бездетной и, как ей казалось, бесплодной, — это было и ново и страшно.
— Сын русской бабы, дочери самого Пугачёва, — подтвердила Зейнаб.
И тут же, не зная сама, откуда брала эту ложь, она начала плести враки:
— Салават увёз от неё мальчишку. Он думал его привезти домой, но Пугачиха его догнала. Она не выпустит Салавата. Она зовёт его снова идти за русских, опять бунтовать. По русским законам бывает только одна жена. Сегодня она увезёт его к русским. Если бы ты не была бесплодна…
— Ты врёшь! Врёшь! Выдумка все. Нет никакой жены, никакого сына… — перебила невестку Амина. И чем более страстны были её уверения, тем больше сама она верила в правоту Зейнаб. Ей уже рисовались и русская жена, и ребёнок её, голубоглазый и белокурый, какие не раз проходили деревней, какие жили на заводах… — Ты врёшь! — заключила она со всем жаром и в то же мгновение поверила до конца.
— О своих делах узнавай всегда у соседки, — с насмешкой заключила Зейнаб. — Я вру, что Салават женился на дочери
Амина бежала на пасеку, к старику, словно зажжённая неугасимым огнём. Ей казалось, что сами следы её ног дымились. Если бы было в ту пору темно, её глаза светились бы, как волчьи, зелёным огнём.
— Русская баба? Какая русская баба? Нет русской жены, — уверял Амину побитый старик, не впуская, однако, её в избу.
— Все знают, все говорят, — настаивала Амина. — Чей сын у тебя в избе?
Старик потупясь молчал.
— Ну, что же — малайки нет? Нет малайки в избе у тебя?! — настойчиво наступала она.
— Есть, — со вздохом признался старик.
— Чей сын? Салавата сын? — допрашивала Амина.
Старик опять промолчал, но молчание его было хуже ответа. Для Амины молчание это означало, что есть сын, что есть русская баба, дочь самого Пугача, что она увезёт с собой Салавата и окрестит его, если ещё не успела крестить до сих пор… И она взмолилась, глаза её увлажнились и голос дрожал.
— Бабай, скажи мне, где Салават! Я ведь жена ему. Я — жена, не она, не русская шлюха… Разве ты сам не веришь в единого бога, что отдаёшь Салавата в руки неверных?.. Она заставит его креститься… Скажи мне, дедушка…
— Ты пойдёшь к нему — за тобою враги пойдут, найдут Салавата, убьют, — возразил старик.
— Я не пойду, скажи, — страстно молила Амина. — Скажи, не пойду, хочу только знать… только знать… мне нужно, как воздух…
— Нельзя, кыз… кыз… [28]
— Не скажешь? Проклятый старик, не скажешь? — холодно и бесстрастно спросила она и вдруг из молящей смиренницы превратилась в разъярённую рысь. — Тогда я сама пойду искать всюду, пойду по лесам, в пещеры, в ущелья, всюду стану кричать, стану звать: «Салават! Салават! Салават!» Пусть за мной ходят солдаты, пусть найдут его с русской поганкой, пусть их обоих удавят, посадят на кол… Пусть сына их бросят свиньям, я готова сама задушить эту пакость… Пусти — задушу! — рванулась она в избу.
28
Кыз — девочка, девушка.
Старик преградил ей путь.
— Кишкерма, к'зым… [29]
— Задушу!! — закричала она. — Побегу кричать: «Салават! Здесь Салават!» Побегу к солдатам, скажу оцепить леса, чтобы заяц не пробежал, чтобы мышь не могла проскочить…
— Не шуми! Тише, тише! — взмолился старик. — Всюду уши. В лесу тоже могут быть уши…
— Пусть уши! Пусть слышат! — кричала она, перебив его. — Я буду кричать: «Тут, тут Салават со своей Пугачихой!..»
Голос Амины сорвался. Она захлебнулась собственным криком. Со стеснением в груди, обессиленная, поникла, села на землю, заплакала по-ребячьи.
29
Тише, моя девочка…