Салимов удел
Шрифт:
А теперь там, возле дома Марстена стояла машина. Он все еще глядел на нее, когда кто-то рядом с ним сказал:
— Спим, Ларри?
Он вздрогнул и оглянулся на Паркинса Джиллеспи, который стоял рядом с ним на углу и прикуривал «Пэлл-Мэлл».
— Нет, — сказал он и нервно рассмеялся. — Просто задумался.
Паркинс взглянул наверх, на дом Марстена, где на подъездной дороге солнце подмаргивало на хроме и металле, а потом опустил глаза на старую прачечную с новой вывеской в окне.
— Сдается мне, не ты один. Всегда здорово, коли в
— Одного. Познакомились в прошлом году.
— М-ра Барлоу или м-ра Стрейкера?
— Стрейкера.
— Как он тебе показался, ничего, приятный?
— Трудно сказать, — ответил Ларри и обнаружил, что ему хочется облизать губы. Делать этого он не стал. — Мы говорили только о деле. Мне он показался нормальным.
— Хорошо. Это хорошо. Пошли. Пройдусь с тобой до «Экселлент».
Когда они переходили улицу, мысли Ларри занимали сделки с дьяволом.
1:00 пополудни.
Сьюзан Нортон вошла в «Салон красоты Бэбс», улыбнулась Бэбс Гриффен (старшей сестре Хэла и Джека) и сказала:
— Слава Богу, что ты сумела взять меня сразу же.
— В середине недели это не проблема, — сказала Бэбс, включая вентилятор. — Батюшки, как душно-то, а? Сегодня к вечеру будет гроза.
Сьюзан посмотрела на небо — безупречно голубое, без единого пятнышка.
— Ты думаешь?
— Ага. Как будем делать, лапуля?
— Естественно, — ответила Сьюзан, думая про Бена Мирса. — Как будто я сюда и близко не подходила.
— Лапуля, — со вздохом сказала Бэбс, надвигаясь на нее, — так все говорят.
Вздох принес запах фруктовой жевательной резинки «Джуси». Бэбс спросила Сьюзан — видела ли та, что кто-то открывает в старой Деревенской Лохани новый мебельный магазин. С виду дорогой, но правда славненько, если бы у них нашелся миленький небольшой фонарик-«молния» в пару к тому, что есть у Бэбс на квартире… самый умный шаг, какой Бэбс сделала — это уехала из дому и поселилась в городе… правда, лето было приятное? Просто стыд, что оно когда-нибудь кончится.
3:00 пополудни.
Бонни Сойер лежала на большой двуспальной кровати в доме на Дип-Кат-роуд. Это был настоящий дом, не какая-нибудь хибарка типа трейлера: дом стоял на фундаменте и в нем был подвал. Муж Бонни, Редж, заколачивал хорошие деньги, работая автомехаником у Джима Смита в «Понтиаке». Если не считать пары полупрозрачных голубых трусиков, на Бонни ничего не было, и она нетерпеливо оглянулась на часы, стоявшие на ночном столике: 3:02. Где он?
Словно мысль Бонни вызвала того, кого она поджидала, дверь спальни чуть-чуть приоткрылась, и в нее заглянул Кори Брайант.
— Все в порядке? — прошептал он. Кори было всего двадцать два, он два года отработал в телефонной компании и роман с замужней женщиной — особенно с такой сногсшибательной, как Бонни Сойер, которая в 1973 году стала «Мисс Округ Камберленд» — наполнял его ощущением собственной слабости,
Бонни улыбнулась ему, показав очаровательные зубки.
— А как же, лапочка, — сказала она, — не то в тебе уже была бы такая дырка, что хоть телевизор сквозь нее смотри.
Он на цыпочках зашел. На талии забавно позвякивал ремень монтера.
Бонни хихикнула и раскрыла объятия.
— Ей-богу, ты мне нравишься, Кори. Ты такой хорошенький.
Глаза Кори случайно задержались на темной тени под туго натянутым голубым нейлоном, и похоть взяла верх над беспокойством. Он и думать забыл про хождение на цыпочках, оказался возле Бонни и, когда они соединились, где-то в лесах зазвенела цикада.
4:00 пополудни.
Бен Мирс оттолкнулся от стола, закончив дневное писание. Чтобы вечером можно было с чистой совестью пообедать у Нортонов, он отказался от прогулки в парке и работал почти весь день без перерыва. Он встал и потянулся, слушая, как хрустят позвонки. Торс был мокрым от пота. Бен подошел к комоду у изголовья кровати, достал свежее полотенце и отправился в ванную, чтобы вымыться до того, как кто-нибудь другой вернется с работы и застрянет в душе.
Он повесил полотенце через плечо, повернул обратно к двери, а потом подошел к окну, за которым что-то привлекло его внимание. Но не в городке. Удел дремал в позднем полуденном сне под небом того особенного темно-голубого оттенка, какой в дни позднего лета украшает Новую Англию. За двухэтажными домиками Джойнтер-авеню, за плоскими асфальтированными крышами, за парком (сейчас там били баклуши, катались на великах и ссорились по пустякам вернувшиеся из школы дети) Бену видна была северо-западная часть города, где Брок-стрит исчезала за откосом того самого первого поросшего лесом холма.
Взгляд Бена естественным образом пропутешествовал к бреши в лесном массиве — там Бернсроуд буквой «Т» пересекалась с Брукс-роуд, — и дальше, наверх, туда, откуда вниз на город глядел дом Марстена.
Отсюда, уменьшенный до размеров детского кукольного домика, он казался великолепно сделанной миниатюрой, и это нравилось Бену. Из окна комнаты дом Марстена виделся такого размера, с каким можно было иметь дело. Можно было поднять руку и загородить его ладонью.
На подъездной дороге стояла машина.
Бен стоял с полотенцем через плечо, не шевелясь, глядя из окна на эту машину и чувствуя, как в животе закопошился ужас, проанализировать который он не пытался. Два отвалившихся ставня повесили на место, отчего дом приобрел вид скрытного слепца — прежде этого не было.
Губы Бена беззвучно шевельнулись, словно выговаривая слова, которых никто — даже он сам — не мог понять.
5:00 пополудни.
Мэтью Бэрк с дипломатом в левой руке покинул здание средней школы и через пустую автостоянку прошел туда, где стоял его старый «шевви-бискайн», до сих пор — в прошлогодних зимних шинах.