Сальмонельщики с планеты Порно

Цуцуи Ясутака

— Надо было сзади сесть, — простонал Хатаяма, подскакивая в своём кресле.

В кабине не было никакого намёка на пристежные ремни, и в первом ряду, куда мы сели, держаться было вообще не за что.

— Да заткнись ты! Язык откусишь! — заорал я.

Самолёт подпрыгнул и начал разгоняться. Его колотило как в лихорадке. Казалось, машина того и гляди развалится на части. И всё же она продолжала набирать ход.

— Не взлетит! — сжался от страха Хатаяма, — Сейчас разобьёмся!

Впереди

полоса, по которой тарахтел самолёт, круто обрывалась в море. Обрыв приближался с угрожающей скоростью. Аэроплан подбросило ещё раз так, что мы чуть не пробили головами крышу.

Сорвавшуюся с обрыва машину ударил порыв ветра, она завалилась на бок и стала пикировать в море. В стекло кабины было видно, как белые гребешки волн несутся прямо на нас. Хатаяма слабо вскрикнул.

— Всё! Нам конец. Конец! — скулил он — Я так и знал.

— Ну давай же, ты, корыто! — ругнулась жена Горохати, резко потянув на себя штурвал; ребёнок громко заверещал.

Нос самолёта стал подниматься, машина более или менее выровнялась. Потом, не прекращая раскачиваться на ветру, начала набирать высоту. Мы одновременно расправили одеревеневшие от напряжения плечи и издали громкий вздох облегчения.

— Слышь, Ёнэ! — обратился к лётчице бельмастый, — Что-то малость нескладно получилось. Я даже струхнул, когда мы чуть в море не свалились. Или как?

— «Малость» — не то слово, — истерически прокудахтала в ответ жена Горохати, — Бог помог!

— Бог помог, — повторил за ней Хатаяма.

— Видел, какая у меня сила воли? — продолжала женщина, — Не то что у Горохати. Хорошо, что сегодня я за штурвалом.

— Самолёт летит на силе воли, — Хатаяма был готов разрыдаться, — Слышал? На силе воли!

— Да они просто потешаются над тобой, потому что ты как сопляк себя ведёшь.

Чёрные тучи обложили нас со всех сторон. Самолёт скрипел и трясся не переставая. Сквозь стык алюминиевого корпуса на крыше стали просачиваться капли, падавшие на постеленную в проходе циновку. Хатаяма уставился на меня. Боясь, как бы он снова не начал нытьё, я сделал вид, что не замечаю его. Тогда он придвинулся ко мне вплотную и зашептал прямо в ухо:

— Гляди, капает. Вода сочится.

— Ну и что с того?

Самолёт вдруг резко клюнул носом.

— О-о, нет! — завыл Хатаяма.

Мои крепко сжатые кулаки стали липкими от пота, по спине сбегали холодные ручейки.

Я выглянул в иллюминатор и увидел парящую рядом с самолётом чайку.

— Это, должно быть, Джонатан Ливингстон, — громко сказал Хатаяма. — Единственная чайка, которая может угнаться за самолётом.

— Ха! Не она такая быстрая, а мы такие

медленные, — заметила жена Горохати, — Ветер встречный.

Хатаяма перепугался всерьёз:

— Но самолёт может потерять скорость, если будет лететь так медленно. Нет?

Женщина рассмеялась:

— Ха! Хочешь сказать, падать будем? В последнее время у нас таких случаев не было.

— А до этого, значит, были?! Так, что ли? — Хатаяма высморкался прямо на пол.

— Ну ты мастак! — снова восхитился бельмастый, — Научил бы.

— Уже вроде на месте должны быть, — сказал я, — Где мы?

— Вот именно: где мы? — Жена Горохати наклонила голову, — Давно уже надо было сесть. Но я из-за туч земли не вижу. С курса, что ли, сбились?

— Она говорит: с курса сбились, — вытаращил глаза Хатаяма.

— Замолчишь ты или нет? — гаркнула жена Горохати, подтягивая лямки, на которых висел младенец.

Хатаяма втянул голову в плечи, приняв эту реплику на свой счёт.

— Эй, подержите руль кто-нибудь. Мне ребёнка покормить надо, — заявила жена Горохати.

— Давай я, — откликнулся Пунцовый Нос, невозмутимо поднимаясь со своего места.

Хатаяма снова высморкался и заголосил:

— Выпустите меня отсюда! Я хочу выйти! Где тут у вас парашюты?

— Чего нет — того нет. Хочешь сломанный зонтик? Вон, в углу валяется, — жизнерадостно рассмеялся бельмастый.

Жена Горохати передала штурвал Пунцовому Носу и примостилась на одном из пассажирских сидений. Распахнув что-то вроде халата, достала грудь размером с мячик для софтбола и сунула младенцу в рот шоколадный сосок.

— Ты опять психанешь, если я скажу что-нибудь? — спросил Хатаяма со слезами на глазах.

— Можешь не сомневаться, — ответил я и обжёг его взглядом, чтобы он не вздумал больше грузить своей болтовнёй, — Так что лучше молчи.

— Ничего сказать нельзя! — Хатаяма заелозил в своём кресле, — Сразу орать начинаешь. Боишься, как бы шеф тебе пистон не вставил? Ты всё время об этом думаешь, чтобы о страхе забыть. Что? Не так? — Он смотрел на меня налитыми кровью глазами, — Скажи, ведь страшно тебе? Страшно?

— А если и так? — проорал я, — Что изменится-то?

— На шефа мне наплевать. Мне жизнь дороже. Пусть говорит что хочет. Вот так! — пронзительно кричал Хатаяма. — Потому что я — фотограф! Понятно? Если что — не пропаду. Как-нибудь на жизнь заработаю. Мне бояться нечего! Пускай шеф с ума сходит, пускай увольняет к чёртовой матери. Но ты — другое дело. Ты что, работу любишь? Да ни фига подобного! Шефа ты боишься, вот что. Работу не хочешь потерять, вот и боишься.