Салтычиха
Шрифт:
Подобное событие преображенца нисколько не удивило. Он только расхохотался.
– Шкура барабанная! – воскликнул он восхищенно, взяв девочку на руки. При этом преображенец неловко как-то прижал ей что-то и тут же убедился, что шкура барабанная не думает давать спуску и ему, отцу ее и преображенскому сержанту, – она так крепко вцепилась ему в волосы, что в освобождении мужа от ласк дочери должна была принять участие и мать.
Преображенец, однако, хохотал во все горло, восклицая:
– Пусти, шельма! Парик испортишь! Парик-то больших денег стоит!
Но девочка долго
Мать задумывалась над тем, что видела; сердце ее смутно подсказывало, что это не к добру.
– Отучать ее надо, – заметила она как-то мужу.
– Отучай. Это дело бабье – не мужское, – отвечал преображенец. – Я в бабьи дела не вмешиваюсь. А впрочем, не нахожу ничего опасного. Все дети баловники – балуют. Побалует-побалует – и бросит. Да ты чего взъелась так-то, матушка?
– Больно кусается.
– Зубы растут, чешутся зубы – вот и кусается. Не собака же она, в самом деле!
– Собака не собака, а…
Ироида Яковлевна остановилась, не зная, как обозвать свою кусающуюся дочку.
– Ну что – а? – пристал к ней муж.
– Уж не знаю, как и обозвать ее… – замялась жена.
– Как обозвать! Как обозвать! На что тебе обзывать дочку-то? У нее есть христианское имя – христианским именем и обзывай. Зовут Дарьей. А коль хочешь помягче – называй Данькой, Доней, Донюшкой… Ну, сама там знаешь как… дело бабье… известное дело…
– Вестимо, знаю… да я так…
– А так зуб-то попусту и не чеши! Они у тебя, поди, поострее Донькиных будут. Да вот! – как будто спохватился преображенец: – Уж не в тебя ли она и зубастая такая? А? Право?
Преображенец весело расхохотался, радуясь своей находчивости в таком семейном и довольно щекотливом вопросе. Жена вспылила. Шутливость мужа раздразнила ее.
– Вона! – заговорила она. – Зубастая?! А сам-то ты кто? Кто ты сам-то? Скажи-ка, ну-ка?
– Сержант Преображенского полку русской службы солдат! – отчеканил по-военному преображенец.
– Не сержант, а черт! – горячилась жена.
– Ну и черт еще! – шутил муж.
– А коли сержант и черт, то и дочь твоя… то и дочь твоя – чертова сержантка! – выпалила вдруг Ироида Яковлевна и тут же сразу сама удивилась тому, что сказала, и не только удивилась, но даже смутилась и застыдилась своей неуместной вспышки, вследствие которой ее же любимая дочь ею же самой была обозвана бог знает как.
Преображенец словно ожидал этого. Он разразился таким добродушным, таким неудержимым хохотом, повторяя, захлебываясь «чертова сержантка! чертова сержантка!», что Ироида Яковлевна, вполне сконфузившись, почла за лучшее удалиться, обозвав, однако, и мужа-сержанта тоже чем-то вроде «чертовой кочерги».
С этого дня название Чертовой Сержантки так и осталось за маленькой Доней. Называл ее так отец. Называла сама мать. Скоро название это благодаря, конечно, болтливой нянюшке перешло за ворота маленького домика, да так и пошло ходить из уст в уста, как обыкновенно ходит всякая сплетня, всякое кстати и бойко сказанное словцо, всякое прозвище.
И
Глава VI
Зуботыка
Несколько лет прошли для малинового домика почти незаметно. Сержант изменился мало. Еще менее изменилась Ироида Яковлевна – она только пополнела несколько и потому выглядела сановитей и важеватей, что еще более придавало ей женской прелести и чему немало радовался отставной преображенец.
Изменилась только много Чертова Сержантка: из маленького задорного существа, кусавшегося и царапавшегося, она превратилась в красивенькую, полненькую девчонку, уже не требовавшую за собой ни малейшего ухода. К великому удивлению родителей, Чертова Сержантка в десять лет совсем не оправдывала данного ей в раннем детстве прозвища. Теперь это была сосредоточенная, даже угрюмая не по летам девочка, смотревшая почти всегда исподлобья, нелюдимая и молчаливая, всегда искавшая уединения. В ней осталась только старая злость, и злость эта в ней была настолько велика, что родители частенько просто-напросто боялись ей противоречить. Чертова Сержантка очень хорошо это знала и пользовалась своим влиянием вполне. Все в доме как-то незаметно подчинилось этой маленькой султанше, все ее слушались, все внимали ей, все за ней ухаживали, как за куколкой, и слово ее было законом для всего дома.
Из нее вырабатывалась уже будущая суровая повелительница.
Нередко отец и мать втихомолку вели речь о своей дочке и о ее будущей судьбе.
– Как полагаешь, Ирочка, – начинал преображенец, – что выйдет из нашего детища, из нашей дочки?
– Что выйдет? – недоумевала Ироида Яковлевна. – Выйдет то, что Богу угодно.
– Это само по себе. Без Бога не до порога. А все же человеку о человеческом и думать подобает.
Ироида Яковлевна женщина, в сущности, недалекая, не находила, что отвечать и предоставляла подумать о будущей судьбе дочери мужу.
– Вот уж ей десять лет, – догадался однажды сержант, – а мы ее еще ничему не выучили. Одни только молитвы и знает.
– Так учи, – согласилась жена.
Была позвана Чертова Сержантка.
– Ну, ты, – обратился к ней отец, – удалая голова, учиться хочешь?
Чертова Сержантка, помолчав, спросила:
– А чему учить-то будешь?
– Ну, чему… известное дело чему… Чему всех дворян учат, тому и тебя учить будут…
– Грамоте?
– А хотя бы и грамоте.
– А на что мне грамота? – возразила дочь. – Я девка. Девке грамота не надобна.
– Но ведь ты сержантова дочка! – старался урезонить неподатливую дочь отец.
– Велика птица – сержант! – грубо возразила дочь.
– Ну и черт с тобой! – махнул рукой отец. – Не хочешь – не учись. Сама же после пожалеешь.
Дочь, однако, подумав, согласилась, чтобы ее учили.
– Резон! – похвалил ее за согласие отец. – Я завсегда был того резону, что ты девчонка преумная. А уж и учитель у меня, Дашутка, – отдай да мало! Сам, бестия, все в рот кладет! И многознающ, что царь Соломон!