Сальватор
Шрифт:
«Мне казалось, что вы зависите от других…»
«От других? О Господи, да кто же от них не зависит? Начать хотя бы с короля Карла Десятого — разве он не зависит от других? Клянусь, я чувствую себя куда более свободным, чем он!»
«Почему?»
«Если поручение кажется мне подозрительным, я от него отказываюсь; если ноша представляется слишком тяжелой, я за нее не берусь. Все дело в том, чтобы тебя знали, а уж потом можно и выбирать».
«Вы давно работаете комиссионером?»
«Десять лет».
«И за это время вы ни разу не пожалели, что выбрали именно это ремесло?»
«Никогда».
Я на мгновение задумался.
«Это
«Последний вопрос!»
«Слушаю вас».
«Когда человек хочет стать комиссионером, что он должен предпринять?»
Комиссионер посмотрел на меня и рассмеялся.
«Уж не хотите ли вы, случаем, пойти в комиссионеры?»
«Возможно».
«Дело это нехитрое, и ничьих протекций не нужно».
«Да ну?»
«Конечно. Вы идете в префектуру с двумя свидетелями, которые поручатся за вашу нравственность, и просите номер».
«И сколько это стоит?»
«Дадите сколько-нибудь за беспокойство».
«Спасибо, друг мой!»
Я вынул из кармана монету в пять франков и подал ему.
«А это что?» — удивился он.
«Это за беспокойство, которое я вам причинил».
«Это было не беспокойство, а удовольствие, а за удовольствие я денег не беру».
«В таком случае позвольте пожать вам руку и поблагодарить вас».
«Это другое дело!»
Он протянул мне грубую руку; мы обменялись сердечным рукопожатием.
«Черт возьми! — сказал я про себя, удаляясь. — Как странно: мне кажется, что я впервые пожал руку человеку!»
И я пошел к себе в мансарду.
IX
САМОУБИЙСТВО
— С того момента, как я простился с мыслью о смерти, — продолжал Сальватор, — у меня появились совсем другие заботы! Прежде всего — ужин, который был бы мне не нужен, если бы я упорствовал в своем первоначальном проекте. Затем мне необходимо было купить полный костюм комиссионера и, наконец, мне надо было позаботиться о «субъекте», как говорят в анатомическом театре, — «субъекте», которого я мог бы выдать за себя… Если я и передумал распроститься с жизнью, то хотел, чтобы меня, по крайней мере, сочли умершим. Я немного изучал медицину и занимался анатомией в двух-трех больницах: был знаком со служителями из анатомического театра. Дело заключалось в том, чтобы добыть труп молодого человека моих лет, уложить его в мою постель и изуродовать ему лицо выстрелом. Однако тут бы серьезное неудобство: врач, констатирующий смерть, сразу определит, что выстрел был произведен в уже остывший труп. Я отправился в Отель-Дьё; когда-то я оказал большую помощь служителю анатомического театра, освободив его брата от воинской повинности; этот человек был готов отдать за меня жизнь. Брат был кучером фиакра и тоже считал себя моим должником. Я приказал позвать служителя.
«Луи! — сказал я ему. — Часто ли к вам приносят людей, пустивших себе пулю в лоб?»
«Раза два-три в месяц, господин Конрад. Не чаще!»
«Мне во что бы то ни стало нужен первый, который поступит в Отель-Дьё, слышишь, Луи?»
«Чего бы это ни стоило, сударь, он будет ваш, даже если за это я лишусь места!»
«Спасибо, Луи».
«Куда доставить тело?»
«Ко мне в предместье Пуассоньер, дом номер семьдесят семь, пятый этаж».
«Я договорюсь с братом».
«Я могу на тебя рассчитывать, Луи?»
«Я же дал слово, — пожал он плечами, — только будьте по ночам дома».
«Начиная с сегодняшнего
Я боялся, что с моими тридцатью франками мне долго не продержаться: я мог умереть от голода раньше, чем кто-нибудь, еще более несчастный, вздумает застрелиться…
По дороге домой я зашел к старьевщику и подобрал бархатные штаны, куртку и жилет за пятнадцать франков, купил эти вещи и со свертком под мышкой пошел к себе. Охотничьи ботинки и старая каскетка должны были довершить мой костюм. У меня оставалось пятнадцать франков. С умом их распределив, я мог бы протянуть дней пять-шесть. Все уже было готово для решительной минуты, даже мое предсмертное письмо.
На третью или четвертую ночь я услышал условный сигнал: в мое окно, выходившее на улицу, ударил камешек. Я спустился, открыл дверь; перед домом стоял фиакр с трупом; мы с Луи перенесли его в мою комнату, положили на кровать, я надел на него одну из своих рубашек. Это был труп молодого человека; его лицо было до неузнаваемости обезображено выстрелом. Случай, этот страшный союзник, сослужил мне прекрасную службу!
Я разрядил один из стволов своего пистолета, обжег его для видимости, будто из него стреляли, и вложил мертвецу в руку, не забыв упомянуть в предсмертном письме, что пистолет принадлежит Лепажу: оружейный мастер, таким образом, должен был помочь установить личность убитого, сообщив, что господин Конрад де Вальженез приходил к нему за пистолетом за три или четыре дня до самоубийства.
Я оставил свою одежду на стуле, словно позаботился о том, чтобы раздеться перед смертью; потом облачился в костюм комиссионера, запер дверь на два оборота, спустился вместе с Луи, бросил ключ на середину улицы — будто бы сделал это из окна, заперевшись изнутри. Стекло, разбитое Луи, когда он бросил камень, должно было заставить свидетелей поверить в версию самоубийства. У меня был ключ от входной двери: мы вышли так, что привратник нас не видел и не слышал. На следующее утро в девять часов я явился в полицию с двумя поручителями, Луи и его братом, и мне выдали бляху на имя Сальватора… С того дня, дорогой кузен, я исполняю обязанности комиссионера на углу Железной улицы рядом с кабачком «Золотая раковина».
— С чем вас и поздравляю, сударь, — отозвался Лоредан. — Но, признаться, я не вижу связи между этой историей и сведениями о завещании маркиза; не понимаю также, каким образом вы мне вернете пятьсот франков, которые мы напрасно отдали господину Жакалю на ваши похороны.
— Погодите, дорогой кузен, — продолжал Сальватор. — Какого черта! Не думаете же вы, что я просто так открыл вам тайну своего существования, не будучи уверен в вашей скромности!
— В таком случае вы и ваши люди, кажется, рассчитываете держать меня здесь до судного дня?
— О господин граф, вы заблуждаетесь; у меня другие намерения. Завтра в пять часов утра вы будете свободны.
— Знаете, что я сказал вашим приспешникам? Я обещал, что через час после того, как мне будет возвращена свобода, вы все будете выданы и арестованы.
— Да, да, это едва не кончилось для вас весьма плачевно! Если бы я не оказался в эту минуту на пороге, вы рисковали уже никогда никого не выдать полиции и не арестовать, а ведь это, в сущности, недостойное занятие, дорогой кузен. Я вам предсказываю заранее, что вы еще подумаете, а подумав, оставите этого ничтожного Сальватора в покое у его тумбы на Железной улице, чтобы и он вас не тронул в вашем особняке на Паромной улице.