Сальватор
Шрифт:
XXXII
ДУШЕВНЫЕ НЕВЗГОДЫ, ОТЯГОЩЕННЫЕ МАТЕРИАЛЬНЫМИ ТРУДНОСТЯМИ
На что же решился Петрус?
Возможно, мы об этом узнаем из отправленных им писем.
Начнем с того из них, что адресовано на бульвар Инвалидов.
«Любимая Регина!
Простите, что я на несколько дней покидаю Париж, не увидевшись с Вами, ничего Вам не сообщив о своем отъезде ни в письме, ни лично. Неожиданное событие, в котором, впрочем, уверяю Вас, нет ничего страшного, вынуждает меня сопроводить отца в Сен-Мало.
Позвольте Вам сказать, дабы полностью Вас успокоить: то, что я гордо назвал событием, в действительности всего-навсего денежное дело.
Но оно затрагивает интересы человека, —
Я говорю об этом шепотом, Регина, опасаясь, как бы меня не услышал Господь и не наказал за то, что я люблю Вас больше того, кому моя любовь должна была бы принадлежать в первую очередь.
Если Вам также необходимо сказать мне, что Вы меня любите, как мне необходимо об этом услышать, и если Вы хотите не заставить меня забыть о Вашем отсутствии, но помочь мне пережить его, написав одно из тех писем, в которые Вы так трогательно умеете вкладывать часть своей души, отправьте его до востребования в Сен-Мало, но не позднее завтрашнего дня. Я намерен отсутствовать ровно столько времени, сколько необходимо на дорогу и на дело, призывающее меня туда, — иными словами, не более шести дней.
Постарайтесь сделать так, чтобы и по возвращении я нашел ожидающее меня письмо. Если бы Вы знали, как оно мне будет необходимо!
До свидания, любимая Регина! Вас покидает лишь моя земная оболочка, зато сердцем, душой, мыслями — всем, чем человек способен любить, — я с Вами.
А вот что он сообщил Сальватору:
«Друг мой!
Прошу Вас отнестись к моей просьбе так, словно это завещание Вашего умирающего отца: исполните ее слепо, не рассуждая, умоляю Вас об этом.
По получении моего письма возьмите оценщика и отправляйтесь ко мне. Прикажите описать моих лошадей, оружие, карету, картины, мебель, ковры — словом, все, что у меня есть. Оставьте мне лишь самое необходимое.
Когда опись будет готова, оцените каждую вещь.
Затем прикажите расклеить объявления, а также дайте сообщение в газеты — думаю, это входит в введение Жана Робера, — объявите о распродаже мебели из художественной мастерской.
Назначьте распродажу на воскресенье 16-го числа текущего месяца, чтобы любители успели осмотреть все на месте.
Постарайтесь найти такого оценщика, который бы разбирался в предметах искусства и правильно их оценил.
Я бы хотел получить за движимое имущество не меньше тридцати пяти-сорока тысяч франков.
Искренне Ваш, мой дорогой Сальватор.
Ex imo corde [24]
24
Сердечно ваш (лат.).
P.S. Расплатитесь с моим лакеем и отпустите его».
Петрус знал Сальватора: он не сомневался, что к его возвращению все будет точно исполнено.
И действительно, когда он приехал домой на шестой день после своего отъезда, на двери он увидел объявление, а на лестнице — снующих вверх и вниз любопытных.
У него сжалось сердце.
Ему не хватило смелости войти в мастерскую. Небольшой коридор вел прямо к нему в спальню. Он отправился туда, заперся, тяжело вздохнул, сел и спрятал лицо в ладонях.
Петрус был доволен собой и гордился принятым решением, но это далось ему не без борьбы и сожалений.
Читатели догадались, зачем Петрус ездил в Сен-Мало и зачем он вернулся.
В Сен-Мало он побывал, дабы воспрепятствовать тому, чтобы ферма его доброго и самоотверженного отца — последний обломок его состояния — ушла из рук капитана; он хотел обеспечить пристанище на закате дней тому, кому был обязан жизнью. Сделать это оказалось нетрудно, так что старик ни о чем и
Потом Петрус прибыл в Париж, чтобы уладить вторую — более трудную и, признаться, болезненную — часть дела; молодой человек решил, как мы видели, продать лошадей, экипаж, мебель, картины, японские вазы, фландрские сундуки, оружие и ковры, чтобы расплатиться с долгами, а потом так же прилежно снова взяться за работу, как ученик Школы изящных искусств готовится к конкурсу на большую Римскую премию.
Разумеется, отказываясь от безумного расточительства, а самое главное, отдавая живописи все время, которое раньше он тратил даже не на то, чтобы увидеть, а чтобы попытаться увидеть Регину, Петрус надеялся скоро поправить свое положение — и в искусстве, и в денежном отношении. Тогда уже он смог бы помогать отцу, а не отец был бы вынужден снимать с себя последнюю рубашку, оплачивая безумную роскошь своего сына.
Несомненно, все это было логично, честно, разумно. Но нет ничего труднее, чем следовать по пути разума, честности и логики. Вот почему в большинстве случаев долгу и не подчиняются. В самом деле, продать все эти радующие глаз роскошные безделушки, к которым уже успел привязаться, и вновь оказаться в четырех голых стенах — да разве такое сделаешь ради забавы? Нет, положение было удручающим, и выйти из него возможно было лишь таким вот мучительным способом.
Бедность сама по себе ничуть не пугала Петруса. Сдержанный от природы и весьма бережливый, он вполне умел обходиться пятью франками в день. Не будь в его жизни Регины, он и не думал бы о богатстве. Разве не был он наделен тремя величайшими дарами: талантом, молодостью и любовью?
Но именно его любовь, то есть то, чем жила его душа, могла быть раздавлена бедностью.
Увы! Женщина, готовая ради нашего удовольствия броситься в огонь, поставить на карту свою жизнь и доброе имя и прийти — как Джульетта к Ромео, ожидающему под балконом, — в сад и одарить его ночным и мимолетным поцелуем, зачастую не согласится вложить свою аристократическую ручку в нашу руку в дешевой перчатке.
И потом, попробуйте побегать по грязной мостовой за каретой, увозящей вашу возлюбленную, постойте на обочине одной из аллей Булонского леса в ожидании встречи с любимой, если еще накануне видели, как она садилась на великолепного скакуна из конюшен Дрейка или Кремье!
Кроме того, бедность наводит тоску, обесцвечивает даже самые свежие и здоровые лица. Бедняк словно носит на лбу отпечаток вчерашних забот и бессонной ночи.
Все, что мы сказали, философу могло бы показаться наивным, несерьезным, смешным, но эта мучительная мысль, что нельзя отныне приехать в собственной двухместной карете или в тильбюри на вечер, куда Регина прибыла в своей коляске; что невозможно встретиться с ней во время верховой прогулки по Внешним бульварам, где он увидел ее впервые, или на дорожках Булонского леса, где она бывала ежедневно, — мысль эта, вопреки всем философам земного шара, наполняла сердце Петруса печалью. По правде говоря, философы не понимают любви, а доказательством служит то, что, как только они влюбляются, они перестают быть философами.
Наконец, как принять подобающий вид в гостиных Сен-Жерменского предместья: там встречают колкостями бедных дворян, а Петрус был там принят не как талантливый художник, а именно как дворянин старинного рода? Сен-Жерменское предместье прощает дворянину талант при одном условии: если он не зарабатывает талантом на жизнь.
Петрус встречался с Региной на бульваре, видел ее мельком в Булонском лесу и мог время от времени бывать у нее. Но встречи в свете служили предлогом его визитов, и потом, у нее Петрус не только не мог бывать часто, но и почти не оставался с ней наедине: они виделись в присутствии то г-на де Ламот-Удана, то маркизы де Латурнель, всегда — Пчелки, изредка — г-на Рапта. Граф Рапт наблюдал за ним исподлобья, и взгляд его всякий раз выражал следующее: «Я знаю, что вы мой смертельный враг; я знаю, что вы любите мою жену; однако держите себя в руках, я слежу за вами обоими».
«Да, черт возьми! Да, ваш самый страшный, смертельный, беспощадный враг, господин Рапт!» — думал про себя Петрус.
Целых полгода Петрусу сопутствовала удача, он наслаждался роскошью и получал разнообразные удовольствия, предоставляемые богатством, как вдруг приходилось от всего отказаться.
Повторяем: он оказался в удручающем положении.
О бедность, бедность! Сколько готовых распуститься сердец ты скосила? Сколько уже распустившихся цветов души ты сбила и разметала по ветру! О бедность, мрачная богиня! Ты дыхание и коса смерти!