Салыуй
Шрифт:
– Беглый что-ли?
– Дурак что-ли? – усмехнулся Старорук. – Нет, просто жить ему негде. А у меня один сруб пустует. Ну и пара рук, пара глаз.
Вечером трое сидели снаружи за столом, прикрытым двухскатным досчатым навесом. Рядом остывал мангал. У пирсов плескалась рыба. Стоял штиль, воздух был свеж и приятен: перед праздниками потеплело.
Говорили о машинах. Сергей жаловался на барахлящую трансмиссию, и Ивана, хорошо понимавшего технику, это веселило: он предупреждал после покупки ровно о такой проблеме.
– Говорил я тебе брать старую японку, – указывал Иван куда-то на восток куском ветчины.
– А патриотизм твой где? – ответил Сергей,
– Патриотизм у меня где надо, а у тебя – мазохизм. Ладно, – тут же добавил он, не желая обижать приятеля, – скажи честно: выпендриться хотел. Эта «Виктория» 7 у тебя одного небось на весь Урал.
Сергей, словно услышав только последнее, довольно улыбнулся:
– «Victory». Да, редкая.
– «Виктори» – это «Победа»? Ну, давай за Победу!
7
Имеется в виду LADA Victory, полноприводная модификация ВАЗ 21099 с независимой подвеской, полуосями от «Нивы» и трансмиссией от Volkswagen Golf. Выпускалась мелкосерийно предприятием «Металлик-квадро» в Тольятти в конце 1990-х.
– Егор, чего пустой? Дай налью.
– Он не пьёт, – пояснил Иван.
– Совсем?
– Угу.
– А что так? Здоровый, как лошадь.
Иван пожал плечами и стал добывать из банки вёрткий огурец: вилка была и коротка, и тупа.
– Не, ну ты скажи, религия что ли? – не унимался гость. Егор молча смотрел на свою ложку.
– Ладно, оставь его. Хороший парень.
Глава 5. Любовь к жизни
Сила Егора порой ставила Ивана в тупик. Он мог вытащить на берег лодку, просто ухватившись за борт одной рукой, легко переворачивал её; неказистый топорик в его руке разваливал на дрова плотные толстые поленья… Сила и ловкость его были какими-то спокойными, лишёнными напряжения, естественными, и создавалось ощущение, что это вовсе не весь Егор, а только малая часть его возможностей. Нельзя сказать, чтобы тело его как-то оправдывало сказанную силу: мышцы рисовались отчётливо скорее от стройности, чем от большой массы.
– Мистика, – ворчал в усы Старорук, сам себя считавший человеком не слабым.
Другая странность заключалась в том, что загар никак не приставал к Егору, хотя тот с конца мая обыкновенно ходил голым по пояс. Кожа его казалась белой, но при этом не обгорала под полуденным солнцем, холод и жара как будто совсем не беспокоили юношу.
Они жили порознь, не часто пересекаясь: обоим это подходило. Иногда Иван звал Егора помочь – тот никогда не отказывал, и если занимался в эту минуту чем-то своим, то охотно всё бросал: «Подождёт».
Егор ел один. Когда на озеро приезжали друзья Ивана, тот приглашал Егора «вместе посидеть», и юноша всегда соглашался, но каждый раз это ощущалось какой-то благодарностью в сторону начальника станции. Возле домика Егора находился удобный сход в воду, прикрытый с одной стороны мысом, образовывавшим правый берег Ивановой бухты. С другой стороны громоздились камни, на самом большом из которых – сером ледниковом валуне – Егор любил сидеть на закате. С началом июня юноша всё чаще, взяв свои простые снасти, уходил в вечерних сумерках на середину озера, возвращаясь уже с восходом. Наблюдая со стороны, сложно было сказать, когда и сколько он спал – ясно лишь, что спал он не много.
Июнь выдался жарким и богатым на грозы. В районе озера ветер
Того же хотелось летом Ивану.
Зимой он напоминал джеклондоновского Волка Ларсена, выброшенного со своим разломанным кораблём на последний берег, но стоило лесу снова стать зелёным, наполниться птичьим пением, и природная жажда жизни разгоралась в его узких глазах. Иван начинал меньше пить, по делу и без дела гонял по озеру, ремонтировал, строил. Возил на станцию женщин.
«Начальника озера» хорошо знали в бывшем совхозе «Дальний» (теперь именовавшемся не иначе как фермерское хозяйство), в паре деревень к востоку от города. Постоянного романа Старорук не имел; он любому стал бы отрицать самую возможность заняться семейной жизнью. Внутри же такой жизни он и желал, и боялся. Боялся, потому что детство его было совсем не таким, каким положено быть детству, а семья – не тем, что хочется вспоминать, перебирая старые фотографии. Он строил: по берегу стояли уже пять приземистых срубов. В таком количестве не было причины: друзья останавливались в «спасовке» и лишь изредка занимали один или два. Теперь в дальнем поселился Егор. Один из домов перестал пустовать, а вместе заполнился и один уголок в пустоте Иванова сердца.
Из всех знакомых с Иваном женщин чаще всего на станции бывала Варвара – ветеринар с рыжими волосами, зелёными глазами и кошачьими какими-то манерами: своеобразной грацией, которая имеет большое влияние на мужчин в провинции. Выглядела она ровно на свои тридцать три, жила одиноко, легко, без страхов и лишних стеснений. Однажды она выручила Ивана. Дело было зимой; Старорук сильно заболел, а поскольку ко врачам его могла отправить только кома, Иван дотянул до момента, когда стало совсем дурно, и невозможно было ни спать, ни есть из-за жара, кашля и тошноты. Скрипя зубами и рискуя слететь с дороги или попасть на встречную полосу, Иван приехал к Варваре не за помощью – «за какой-нибудь таблеткой, поскольку водка с перцем не помогает». Оставаться он наотрез отказался, а на предложение Варвары поухаживать за ним на станции страшно выпучил глаза и с трудом сдержал поток ругательств. Дождавшись пачки антибиотиков и бутылки солодки, он бросил с тревогой смотрящей на него спасительнице: «Буду должен. Заеду…», и, качаясь и сдерживая кашель, вышел.
Через неделю Иван уже колол дрова, топил баню, отправился на охоту. Он считал, что спасла его солодка – не в последнюю очередь по причине того, что настойка была спиртовая.
Иван привёз Варвару на станцию восемнадцатого числа, так предупредив Егора:
– Погостит у меня одна персона пару-тройку дней. Вот тебе ключ от сарая, рыбачь, гуляй где хочешь – только не мешай. Лады?
– Хорошо.
Иван пошёл было заводить «Ниву», но неожиданно развернулся и спросил:
– А у тебя-то подруга есть?
Егор мотнул головой.
– Тогда в следующий раз с собой в город возьму. Познакомлю кой с кем. Тебе такому, как бы сказать, любая рада будет – даже завидно.
Заливистый громкий смех Варвары не стихал на станции до позднего вечера. Всю ночь Чавач недовольно поводил ушами, поглядывая в сторону «спасовки». Светлая летняя ночь перетекала незаметно в утро, и помолодевший будто на десяток лет Иван, сияя, как самовар, вразвалочку направлялся к воде умываться.