Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака
Шрифт:
Когда царевич закончил петь, по собранию пронесся стон восхищения. Царская дочь от восторга все на свете позабыла. О няньке никто и не вспомнил: отсутствует ли она два дня, или три, или десять или снова появилась, а тут и Рухафзай подоспела и застолье стало еще веселее.
Однако вернемся к Шогалю и Самак-айяру. Они подняли коварную няньку, принесли к себе в дом, связали по рукам и по ногам. Когда настал день и нянька открыла глаза, то увидела, что она связана, а вокруг стоят Шогаль, Самак и айяры. Она спросила:
– Кто меня связал?
– Говорящий кипарис, – отвечают они
– Это что за речи? – удивилась нянька. – То хитрая выдумка была, которую я в ход пустила.
Тут Самак и говорит:
– Куда ты девала Фаррох-руза, то бишь Хоршид-шаха?
– Уж этого никто не узнает, – ответила колдунья.
Тогда положили Шогаль и Самак ее меж крепких досок, с четырех сторон винты привернули [18] , бьют палками, а совладать с ее нравом не могут.
А теперь вернемся к нашему повествованию о царевиче Хоршид-шахе. Рассказывает Ибн Абу-ль-Касем, что шахская Дочь провела за пирушкой целый день, а когда наступил вечер, Рухафзай опять взяла Дельафруз за руку, чтобы увести ее. Но шахская дочь Махпари сказала:
18
Речь идет о средневековом устройстве для пыток.
– Рухафзай, я прошлой ночью рано захмелела, ты должна сегодня оставить ее, чтобы мы хорошенько наговорились.
Рухафзай ушла, Махпари с Дельафруз вновь остались наедине. Царевич говорит себе: «Думал ли ты когда-нибудь, что достигнешь такого счастья?!» И опять он пустил в ход сонное зелье. Девушка тотчас упала. Снова Хоршид-шах обуздал себя, проявил благородство, напомнил себе: «Я ведь ищу Фаррох-руза.
С тем и вышел он из покоя царевны, стал бродить по дворцу. Смотрит Хоршид-шах – проход какой-то. Он туда. А навстречу ему безобразный негр вылезает, хочет царевича мечу предать.
– Ой, не бей, свои! – крикнул царевич тонким голосом.
– О презренная, никто в мире не осмеливается войти в эту дверь! Даже сам шах Фагфур, а о других и говорить нечего. Это покои кормилицы, – ответил негр.
Царевич обрадовался, про себя шепчет: «Я нашел то, что искал». А вслух проговорил:
– Господин мой, я чужестранка, ничего здесь не знаю. Я певица Дельафруз, при шахской дочке состою. За нуждой вышла, а куда идти не знаю, вот и забрела сюда. Ты уж меня прости.
Слуга про Дельафруз слышал. Он поклонился ей и говорит:
– Ну, красавица, я тебя не признал! Вчера-то я слышал твои песни. Уж так мне хотелось часок с тобой провести, винца выпить. Это сердце мое тебя сюда привело!
Царевич отвечает:
– Я бы всей душой, да боюсь шахская дочь проснется, меня хватится и заругается.
– Не думай об этом, давай чуток выпьем, – стал уговаривать слуга и добавил: – Пойдем лучше ко мне, что здесь на ходу толковать.
Пошли они к нему в каморку, посидели часок за вином, царевич красивые песни пел, печальные и тихие, так, чтобы голоса его снаружи не слышно было. Выпили они по нескольку кубков, тут царевич подсыпал в кубок снотворного и дал слуге. От зелья в голове у негра помутилось, он упал и заснул. Как я слышал, звали
Царевич увидел, что негр свалился, сказал себе: «Это обиталище няньки; коли остался кто в живых, здесь искать надо». Поднялся он, взял светильник и начал обходить покои кормилицы, поскольку был уверен, что никто не придет: няньку-то он сам захватил. Дошел до середины помещения, видит – дверца закрытая, а на ней замок висит толщиной в несколько человеческих ляжек. Хоршид-шах говорит себе: «Коли что есть – за той дверью спрятано». А ключ от замка был в каморке негра. Царевич вернулся туда, а сам думает: «Без сомнения, Фаррох-руз жив и заперт в том месте».
Отпер он замок, открыл дверь. Показалась лестница. Светильник у царевича был, стал он по той лестнице вниз спускаться. Пятьдесят ступеней насчитал и оказался в нижнем зале. Огляделся вокруг, видит, – зал о четырех дверях, четыре суфы друг против друга стоят, свечи всюду горят – это ведь подземелье было. А на суфах сидят люди, все связаны по рукам, по ногам, и во главе всех Фаррох-руз восседает.
Обрадовался царевич, подбежал к Фаррох-рузу, обнял его, расцеловал. Фаррох-руз воскликнул:
– Братец дорогой, каким образом ты здесь очутился? Сюда и ветер залетать не смеет из страха перед кормилицей. Да еще и негр у дверей стоит! Что ты сделал с кормилицей и с негром?
– Сейчас не до разговоров, – отвечает царевич, – это длинная история. Да ты взгляни на меня, братец, в каком я образе, сколько ухищрений приложил, чтобы сюда попасть, в это место проникнуть.
Тут развязал он Фаррох-руза, а тот ему говорит:
– Царевич, раз уж ты сюда явился, доведи дело до конца, освободи и этих царевичей тоже, чтобы мы все вместе отсюда ушли, а то они давно уже здесь томятся.
– Их тоже заберем, – согласился царевич, – я ведь понимаю, каково вам здесь. Но они должны клятву дать, что тайны не разгласят, слова не скажут ни про хорошее, ни про дурное, тогда я их дела устрою. Завтра вечером выведу их отсюда – это ведь покои падишаха, здесь много людей не должно болтаться. А я еще и дороги как следует не знаю. Пусть они поклянутся молчать и согласятся, чтобы я прислал за ними тебя и созвал бы народ на помощь, ведь в одиночку с таким делом не справиться, столько людей не вывести. А сейчас мне надо спешить наверх к девушке, подготовить все, чтобы самому тоже уйти.
Когда царевич объяснил все это, они поклялись не выдавать тайны, ничего не говорить и другим не разрешать. Тогда Хоршид-шах сказал:
– Не тревожьтесь, завтра ночью я вас вызволю, а может, и днем к вам проберусь.
С этими словами он взял Фаррох-руза за руку, и они поднялись наверх. Царевич снова запер дверь, положил опять ключ в карман негра, а сам направился на крышу. Как поднялись они туда, он размотал с пояса веревку, обвязал ею Фаррох-руза и сказал:
– Брат, спустишься на землю – ступай в квартал торговцев соломой, в дом молодцов-удальцов, иди прямо к Шогалю и Самаку и расскажи им, что видел. А если нужно что сказать – передай через Рухафзай. – И еще добавил: – Приготовьтесь, чтобы завтра нам вывести отсюда этих людей. А больше ничего не могу сказать, так как время позднее.