Самарканд

Маалуф Амин

— Как бы мне поскорее поговорить с Низамом Эль-Мульком?

Никогда еще Хайям не видел кади в таком жалком состоянии.

— Сегодня же вечером пойдем к нему. Стряслось что-то серьезное? — пытаясь успокоить его, спросил он.

— Пришлось бежать из Самарканда.

Больше он не смог вымолвить ни слова, голос его пресекся, слезы хлынули из глаз. Со времени их последней встречи он сильно сдал, весь как-то поблек, побелел, и только по-прежнему воинственно топорщились его густые черные брови. Омар попытался успокоить его, поправив тюрбан, кади взял себя в руки и повел рассказ:

— Помнишь ли ты человека, прозванного Рассеченным?

— Как же мне не помнить того, кто чуть не прикончил меня.

— Помнишь,

как он распоясывался при малейшем подозрении на ересь? Так вот, уже три года, как он примкнул к исмаилитам и сегодня проповедует их заблуждения с тем же рвением, с каким прежде защищал истинную веру. Сотни, тысячи горожан пошли за ним. Он — хозяин улиц, он диктует свою волю торговцам с базара. Трижды говорил я с ханом по этому поводу. Ты знал Насер-хана с его вспышками гнева, приступами жестокости или расточительности — царство ему небесное, — так вот я поминаю его в каждой своей молитве. Власть перешла к его племяннику Ахмеду, молокососу, нерешительному, непредсказуемому. Прямо не знаешь, с какого бока к нему подступиться. Не раз жаловался я ему на выходки еретиков, объяснял, чем они опасны, а он рассеянно, со скучающим видом слушал меня. Видя его бездействие, я собрал страженачальников, а также нескольких преданных мне государственных мужей и попросил организовать наблюдение за сборищами исмаилитов. Три человека, сменяясь, ходили по пятам за Рассеченным, собирая сведения для моего подробного отчета хану, которому я надеялся открыть глаза. Так продолжалось до того дня, когда мне доложили о появлении в Самарканде главаря еретиков.

— Хасана Саббаха?

— Его самого. Мои люди дежурили на улице Абдах в квартале Гатфар, где собрались исмаилиты. Когда показался Саббах, переодетый суфием, они набросились на него, накинули ему на голову мешок и привели ко мне. Я тотчас доставил его во дворец, гордый тем, что могу доложить о его поимке своему господину. Впервые шах проявил интерес и попросил о встрече с ним. Да вот, только когда Саббаха ввели к нему, он велел освободить его от пут и оставить их наедине. Как ни предупреждал я его о грозящей ему опасности, ничто не помогло. По словам шаха выходило, что он собирался наставить Саббаха на путь истинный. Время от времени близкие заглядывали к ним — беседе не было конца. На заре же они вдруг распростерлись друг подле друга и стали молиться, произнося одинаковые слова. Целая толпа собралась посмотреть на это зрелище.

Пригубив миндального молока, Абу-Тахер поблагодарил Омара и продолжил свой рассказ:

— Пришлось смириться с очевидным: правитель Самарканда, государь Заречных областей, наследник династии Караханидов [36] стал последователем еретического учения. Разумеется, он не делал по этому поводу никаких заявлений и продолжал внешне следовать ортодоксальному обряду, но все безвозвратно изменилось. Его советниками становились исмаилиты, один за другим погибали начальники отрядов, которые участвовали в поимке Саббаха. Моя собственная охрана была заменена на молодчиков Рассеченного. Что мне оставалось? Только отправиться с первым же караваном паломников к тем, в чьих руках меч ислама, — Низаму Эль-Мульку и Маликшаху.

36

Тюркская династия Караханидов в 999 г. пришла на смену Саманидам в Средней Азии.

В этот же вечер Хайям отвел Абу-Тахера к визирю и оставил их одних. Низам с большим вниманием слушал кади, лицо его становилось все более озабоченным. Когда кади закончил свой рассказ, он спросил его:

— А знаешь, кто подлинный виновник несчастий Самарканда и наших бед? Тот, кто привел тебя сюда!

— Омар Хайям?

— Кто же другой? Омар-ходжа вступился за Хасана

Саббаха в тот день, когда я мог покончить с ним раз и навсегда. Он не дал нам расправиться с ним. Сможет ли он и теперь помешать нам в этом?

Кади совсем потерялся. Низам молчал и тяжело вздыхал.

— Что бы ты посоветовал нам? — спросил некоторое время спустя Низам.

Ответ Абу-Тахера был готов.

— Настало время стягу сельджуков развеваться над Самаркандом, — торжественно изрек он.

Лицо визиря осветилось, но тут же помрачнело.

— Слова твои дорогого стоят. Сколько уж лет твержу я султану, что империя должна простираться за Оксус, что такие процветающие города, как Самарканд и Бухара, не могут оставаться вне сферы нашего влияния. Без толку. Маликшах не желает ничего слышать.

— А момент-то как раз благоприятный — армия шаха очень слаба, эмиры сидят без жалованья, крепости приходят в негодность.

— Это нам известно.

— Видно, Маликшах боится переходить Оксус, памятуя о кончине своего отца Алп-Арслана?

— Ничуть не бывало.

Кади ждал объяснений.

— Не боится султан ни реки, ни армии противника. А боится своей жены.

— Теркен Хатун?

— Она поклялась, что, если он перейдет реку, она навсегда откажет ему в своей милости и постарается превратить его гарем в ад. Не забывай, Самарканд — ее родина. Насер-хан был ее отцом. Ахмед-хан — ее племянник. Заречье принадлежит ее роду. Если царство, созданное ее предками, рухнет, она утратит особое положение, которое занимает во дворце, а это поставит под вопрос шансы ее сына наследовать трон.

— Но ее сыну всего два года!

— Вот именно, чем меньше сын, тем сильнее придется матери биться, чтобы сохранить все имеющиеся козыри.

— Если я правильно понял, султан никогда не согласится идти на Самарканд? — подвел итог кади.

— Этого я не говорил. Нужно постараться, чтобы он изменил свое мнение. Однако подыскать оружие более убедительное, чем оружие Хатун, будет непросто.

Кади покраснел, вежливо улыбнулся, но все же не отступился от своего предложения.

— Неужели недостаточно будет повторить султану все, что я сказал вам, изложить ему суть происходящего, поведать о заговоре Саббаха?

— Нет, — сухо ответствовал Низам, поглощенный своими мыслями.

В его голове рождался план. Собеседник ждал, когда он на что-то решится.

— Словом, так, — властно начал визирь, — завтра утром ты предстанешь перед входом в султанский гарем и попросишь о встрече с главным евнухом. Скажешь ему, что прибыл из Самарканда и хотел бы передать Теркен Хатун привет от ее семьи. Она не сможет отказать в приеме кади своего родного города, преданному слуге ее родных. — Кади кивнул. — Когда окажешься в зале с занавесями, поведай ей, в каком плачевном состоянии пребывает Самарканд по вине еретиков, но об обращении Ахмеда ни слова. Напротив, дай понять, что Хасан Саббах метит на его место, что жизнь шаха в опасности и что только Провидение способно его спасти. Упомяни, что был у меня, но я не выказал тебе должного внимания и даже отсоветовал обращаться к султану.

На следующий день задуманное Низамом удалось на славу. Теркен Хатун взялась уговорить султана в необходимости спасать хана Самарканда, а Низам, делая вид, что не одобряет этого решения, стал усиленно готовить войска к выступлению. Этой хитроумной интригой Низам стремился не столько аннексировать Заречье и спасти Самарканд, сколько восстановить свой престиж, пошатнувшийся в результате подрывной работы, которую вели исмаилиты. Ему нужна была безусловная и яркая победа. Годами ему доносили, что местонахождение Хасана известно, задержание его неминуемо, а тот по-прежнему оставался на свободе, и его сподвижники исчезали при малейшем намеке на опасность. Низам искал случая вступить с ним в открытое противоборство, и лучшего поля битвы, чем Самарканд, придумать было нельзя.