Самарянка
Шрифт:
Ольга подошла и смущенно опустила голову. Она не знала, как себя надо вести, что говорить и что делать.
– Какая ты стройная, словно березка, – улыбнулась настоятельница, не вставая из своего кресла. – А ну-ка опустись ко мне еще ближе, встань на коленочки, не бойся, а то ведь я до тебя не дотянусь. В моем возрасте уже вниз растут, к земле поближе.
Смутившись еще больше, Ольга опустилась на колени прямо перед игуменьей. Та ласково посмотрела на нее, сухой теплой ладошкой провела по щеке, погладила по волосам, обняв ее за плечи, притянула к себе и нежно поцеловала в голову. Ольга не успела сообразить, что с ней произошло: непонятно откуда
– А вот поплакать мы еще успеем, – так же ласково сказала игуменья, приподняв ей голову и краем платка вытирая Ольге слезы. – Ты, голубка, слезки-то свои побереги. Наша жизнь монастырская вся на слезах покаяния построена, ими мы душу свою омываем от скверны греховной.
– Ох, матушка, – тяжело вздохнула Ольга, – не хватит мне слез выплакать мои грехи. Не хватит мне никаких слез, чтобы отмыться от всей грязи, в какой я жила все эти годы…
– Ничего, – успокоила ее настоятельница, погладив по голове, – ничего, детка… У всех нас не хватит слез, чтобы оплакать наши грехи. Только мы судим так, а у Бога, милая, каждая слезинка наша, даже часть слезинки вес имеет. Господь милостив, Он Сам сказал, что пришел на землю призвать к покаянию не праведников, а грешников. Вот и тебя не оставил, к вере святой привел.
Ольга молчала, слушая слова старой игуменьи.
– Мать Антония, – обратилась настоятельница к женщине, открывшей Ольге монастырские ворота и проводившей ее в келью, – как же ты не узнала нашу гостью? Столько раз мне сама письма от нее с почты приносила, столько раз посылки ей отправляла – и не смогла узнать, кого к нам Господь привел?
Женщина виновато опустила голову и как бы в оправдание ответила:
– Да кто ж мог знать? Кабы телеграмму дала, у реки б встретили.
– В самом деле, – игуменья усадила Ольгу на крохотную табуретку рядом с собой, – как ты добралась к нам? Ведь переправы еще нет, недельки через две обещают наладить. Ты, случаем, не вплавь через реку-то?
Ольга первый раз в присутствии игуменьи улыбнулась, вытерев последние слезы:
– Нет, матушка, пловчиха из меня плохая. И до середины реки не дотянула б, тем более в такой воде холодной, – и удивленно посмотрела на матушку Марию. – Меня на лодке ваша монашечка переправила. Она ждала на берегу, когда я туда через лес добиралась. А как ее зовут – не сказала, да и я растерялась спросить. Мне тоже показалось странным, откуда она узнала, что я иду к вам. Ведь все так неожиданно вышло, что я не успела дать телеграммы.
Игуменья многозначительно посмотрела на монахиню, а та набожно перекрестилась на образа и тихо произнесла единственное слово:
– Аннушка…
В келье воцарилась пауза, которую прервала сама игуменья:
– Вот что, мать Антония. Гостья наша с дороги: поди, устала и проголодалась. Послужи ей: проводи в трапезную и покорми, а я распоряжусь обо всем остальном.
Потом снова обняла Ольгу:
– Попробуй наших блинов монастырских. Небось, там вас такими не кормили. Сегодня началась святая масленица, последняя неделя
Монастырская трапезная представляла большую просторную комнату со многими окнами вовнутрь двора. Все стены и потолок этого помещения были покрыты росписью, частично уже обновленной реставраторами, а большей частью потемневшей от времени, облупившейся во многих местах и осыпавшейся вместе со штукатуркой. В трапезной никого не было. Длинный ряд сдвинутых один к одному столов блестел идеальной чистотой. В углу висел большой образ Богоматери. Пройдя мимо него, матушка Антония перекрестилась и скрылась за стеной. Через несколько минут она уже спешила назад, держа в одной руке сразу две тарелки, а в другой большую глиняную кружку.
– Ну вот, – сказала она, уже улыбаясь и ставя все перед Ольгой, – молись и ешь с Богом. Молитву-то знаешь, какую надо читать перед едой?
Ольга смущенно опустила глаза, стыдясь всего: своих джинсов, своей неграмотности во всем, что касалось духовной жизни. Монахиня поняла ее без слов и, перекрестившись на образ, начала читать сама:
– Отче наш, Иже еси на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…
Затем, перекрестившись еще раз, она осенила тарелки с «ястием и питием» широким крестным знамением.
– Ну вот, – снова повторила она, – теперь все во славу Божию будет и тебе на пользу. Ангела за трапезой!
А сама села напротив Ольги, с улыбкой наблюдая за тем, как та принялась за еду. Ольга действительно проголодалась и потому с удовольствием взялась за блины в сметане, заедая их куском грибного пирога.
Допив остаток березового сока, посмотрела на матушку.
– Благодарить Господа будем? – та снова улыбнулась в ответ. Так же вдвоем они возвратились назад в келью настоятельницы.
Игуменья Мария – в миру Нина Андреевна Соболева – приняла постриг почти полвека назад с именем преподобной Марии Египетской. Нина Соболева родилась в Подмосковье, в семье потомственного священника. С детства Ниночка – единственная дочь протоиерея Андрея Соболева – мечтала стать врачом. Отец Андрей был мудрым человеком и не препятствовал дочери в выборе ее жизненного пути. Он был убежден в том, что к Богу каждый человек идет своим путем. Но он знал и другое: для его дочери этот путь будет нелегким. Начало 1930-х годов было временем нещадных политических репрессий и гонений на православное духовенство.
Несмотря на угрозы и намеки о социальном происхождении, Нина с отличием окончила хирургический факультет Московского медицинского института. Но первое свое направление получила на должность врача в один из захолустных поселков Мордовии, где на вольном поселении жили бывшие заключенные. Чем было вызвано такое назначение, Нина, конечно, догадывалась.
Что же касается ее отца, то он сначала был сослан в числе других священнослужителей в Украину. Видя, что маховик репрессий против духовенства раскручивается все сильнее, отец Андрей сознательно отрекся от дочери и решительно порвал с ней всякую связь, надеясь хотя бы этим облегчить ее будущую судьбу. Она, конечно, понимала отца. Получив от него одно-единственное письмо, Нина ничего не знала о его дальнейшей судьбе. Не знала она и о том, что отец Андрей впоследствии был обвинен в разжигании антисоветской пропаганды и арестован в марте 1937 года. А вскоре, после долгих допросов с участием «тройки» чекистов и принуждений отречься от сана, его расстреляли в подвале одного из региональных управлений НКВД.