Самая черная птица
Шрифт:
Вы можете счесть, что это всего лишь реклама. Но ведь его коллеги, сведущие люди, уважают его. И боятся. Великого ума и острого языка. Тщательно отточенного пера писателя, поэта и критика.
Сколько раз По объяснял Бэртону, что к работе его толкает духовная потребность выполнить свой долг и любовь к искусству? Слава ему безразлична.
— Что мне до суждений большинства, когда я презираю всех, кто его образует? — твердил он. — В большом кошельке обычно прячется очень маленькая душонка.
Сказав это, Эдгар стремглав вылетел из редакции
По творил только ради себя самого. Он сам себе судья. Превращать собственные мысли в серебряные монеты по знаку хозяина — наитруднейшая задача, и Эдгар больше не хотел работать на идиотов. Он считал, что большая часть выдающихся авторов современности — пустышки. Ничтожества. Лонгфелло, Купер, Ирвинг, Халлек, Брайант. Их слава раздута на ровном месте, все они — посредственности, недостойные звания писателя.
А прославление недостойных — худшее для достойного, это По мог утверждать наверняка. Притом никто на свете не любил чужую похвалу больше, чем он. Поэт брел по аккуратно вымощенным улицам Филадельфии к Центральному вокзалу, к новым возможностям, к неведомому. Понурив голову, опустив глаза, рассматривая узор булыжников. Бенджамин Франклин сказал когда-то, что жителя Филадельфии всегда можно отличить от ньюйоркца. В Нью-Йорке мостовые выложены столь грубо, что его жители лишь по привычке шатаются, ступая по гладким камням города квакеров.
Наш герой в тот момент тоже заметно пошатывался, поскольку с каждым шагом его покидали остатки оптимизма и странная, понурая осанка возвращалась к Эдгару, как будто судьба уже произнесла свой приговор и ничего нельзя изменить.
Весь остаток этого тусклого дня он плелся дальше, кутаясь в свою вест-пойнтскую шинель. В Филадельфии, как всегда, было тихо так, словно на дворе воскресенье.
Поднялся ветер. Тучи над головой пришли в движение. Внезапно они разошлись, обнажив ярко-голубую полоску неба и пропустив сияющий, желтый солнечный свет. По с надеждой выпрямился. Голубое небо в разрыве между облаками и теплые лучи солнца — будто кто-то дружески подмигнул ему. Ему, поэту смерти, отвергнувшему какие бы то ни было добрые знаки во Вселенной — мимолетные, словно золотой блеск на небосводе.
Эдгар кашлянул.
Достав потрепанный, но чистый носовой платок из кармана, он прижал его к губам. Господи, спаси ее! Спаси его маленькую невинную жену.
Глава 14
Где-то далеко в лабиринтах улиц
Где-то далеко-далеко — и все же, может быть, удивительно близко — поэт услышал колокола. От их траурного звона глаза его расширились.
По сосчитал неправильно. Стоя в огромном вестибюле вокзала у билетной кассы, под взглядом вялого кассира в круглых очках со стальной оправой, он понял, что денег на билет не хватает.
Эдгар попросил служащего войти в его положение,
Поезд, обдавая паром окрестные равнины, миновал Камден, потом Трентон. Его длинный силуэт казался очень темным из-за непогоды. Приближалась ночь, и при свете масляных ламп на обшитых деревом стенах вагона заплясали зловещие тени.
Блокнот был открыт. Вокруг другие пассажиры уткнулись в дешевые газеты и популярные журналы. Женщины вязали. По сидел в своем кресле с пером в руке, склонившись над листом бумаги, — на столе перед ним стояла чернильница, наполненная жидкостью цвета крови. Эдгар ждал, когда музыка вдохновения зазвучит в его руке, в ушах, в сердце, спасая его от звона колоколов смерти.
Мозг, органическая желеобразная масса, спрятанная в самой сердцевине черепа, — это сложный орган. У писателя слишком большая голова. Огромная. Как крона дерева — большая и крепкая. Если бы только ствол и корень были сильнее. Поэт погрузился в глубокую дрему.
Некоторое время спустя он проснулся от грохочущего голоса кондуктора — мужчины с бакенбардами, — который объявил станцию: «Паттерсон!» По не раздумывая вскочил на ноги и стремительно бросился прочь из вагона.
Он стоял на платформе и вглядывался в окрестный мрак, а поезд, выпуская пар и лязгая железными колесами, уходил прочь, оставляя путешественника одного и наполняя душу тревогой.
Влажный холодный туман поднимался от длинных опустевших путей. По смотрел на дорогу. Что он искал? Какая-нибудь телега пли повозка вполне подошла бы: на ней можно добраться до оружейной фабрики Кольта.
Эдгар вдруг понял, почему проснулся и спрыгнул с поезда в этом пустынном городке. Здесь была фабрика Кольта, завод «Кольт патент файр армс мануфэкчуринг компани», на котором изготавливались револьверы «кольт-паттерсон». Если бы Сэмюэл Кольт оказался на месте и выслушал объяснения По, то, возможно, увеличил бы гонорар за рассказ о своем брате.
Словно бы в знак того, что все будет в порядке, на опустевшей улице появилась повозка.
По вздрогнул. Знаки.
Кучер, суровый мужчина в черном одеянии, с головой, напоминающей череп, натянул поводья и долго смотрел на путника, а потом наконец произнес:
— Я еду на старую оружейную фабрику. — Голос у него был глубокий, гулкий. — Если хотите, садитесь. Мне ждать некогда. — И он ухмыльнулся, показав зубы, похожие на могильные камни.
По забросил наверх свою сумку с книгами, залез в повозку и сел рядом с кучером.
— Большое спасибо, — ответил он с легким виргинским акцентом. — Вы очень любезны.
Повозка тронулась.
Долгое время они ехали молча, глядя на покачивающиеся крупы четырех лошадей, на пар, поднимающийся от боков старых животных.