Самая настоящая любовь. Пьесы для больших и малых

Слаповский Алексей Иванович

ГРАМОВ. Ясно. По-женски туманно, но абсолютно понятно! Мужчины, я думаю, выразятся конкретнее. Не правда ли, Грамко?

ГРАМКО. А зачем унижать меня?

ГРАМОВ. Чем я тебя унизил?

ГРАМКО. Ты всегда меня унижал. Помогал, конечно, но делал это с видом полного превосходства.

ГРАМОВ. Разве?

ГРАМКО. Вот и сейчас, ты ведь не просто сказал: мужчины! Ты ко мне при этом обратился, как бы подразумевая, что я-то как раз не мужчина!

Грамов хочет возразить.

Погоди, я еще не все сказал! Я очень рад, что

ты не успел помочь мне. Хватит на кого-то надеяться. Я пойду ТУДА – сам. Надо будет убеждать – сумею! Просить – сумею. Надо будет какую-нибудь начальницу… тоже сумею! А ты – уезжай! Проваливай! Скатертью дорога!

ГРАМСКОЙ. Не могу не присоединиться. (Грамову.) Видишь ли, ввиду твоего отъезда я хотел простить тебе то хамство, которое ты допустил на днях по отношению ко мне. Но если ты остаешься, я простить никак не смогу. Я борюсь с собой, учу себя быть не злопамятным, но пойми, положение обязывает. Стоит мне одного вот так вот запросто простить, так другие сразу же подумают, что и им можно. И начнется бардак, хаос, революция и контрреволюция одновременно! Разве мало мы пережили гражданских войн, голода, репрессий и прочих бед? Поэтому, если ты останешься, я приму меры, чтобы наказать тебя примерным образом. Именно примерным, чтобы другие это поняли как пример.

ГРАМОВ. Спасибо. Спасибо всем. Действительно… Странный я человек. Объяснился всем в любви и думал, что осчастливил. И в голову мне не влез простейший вопрос: а меня-то любят ли эти люди? Я был уверен – любят. А оказывается…

МАТЬ (незаметно появившаяся). Да любят, любят, успокойся. Просто тебе их любить тяжело – и им тебя нелегко. Людям покоя хочется, а ты покоя не даешь, теребишь их то и дело.

ГРАМОВ. Мама, мама!.. И тебе нелегко? И тебе будет лучше, если я уеду?

МАТЬ. И лучше, и хуже. Лучше – потому что не знаю, что ты там и как ты там, не на глазах, буду думать, что все хорошо. Позвонишь, напишешь – так и вообще счастлива. Издали любить легче. А близко – то ты пропадаешь на целую неделю, то ходишь как в воду опущенный, то веселишься, будто буйный какой-то… Не знаю. Да нет, оставайся, что я говорю, оставайся, конечно!

Пауза.

ГРАМОВ. Мама, мама… Вот как выходит… А так выходит, что мне теперь и остаться нельзя, уехать нельзя. Повеситься и то нельзя – это тоже уезд, только очень далеко. Что же делать, мама, мама, мама?

МАТЬ. А ничего. Покушать еще есть, выпить тоже. Кушай да пей. Пейте и вы, ребятки. Пейте, пойте, спорьте. Поете вы, правда, плохо, а спорите хорошо. Все государство по полочкам разложите, как, чего и куда, весь зарубеж у вас в рядочек – кто, за кем и почему. Приятно послушать. О литературе, о кино, о театре то же самое – умно, красиво, заслушаешься!

ГРАМОВ. Все погибло! Нет литературы, кино и театра!

МАТЬ. Вот об этом и поспорьте. Сынок, что ты? Выпей, выпей. Ну, напьешься – не первый раз. Бог даст, с этим вот (на Грамовецкого) схватитесь потом, он на тебя так глаз и вострит, так и вострит… А женщины

отношения выяснять будут, дай Бог, тоже сцепятся. Это ведь от любви все.

ИРИНА. Это оттого, что нам друг от друга деться некуда.

МАТЬ. А зачем деваться? (Грамову.) Отец твой умный человек был. Его тоже все тянуло куда-то по молодости: то хотел на остров Шпицберген в шахты, уголь добывать, то собирался воздушный шар построить оригинальной конструкции, а потом как-то сказал: надо только представить себе, что мы плывем на корабле, а суши нет. Вот и все. И успокоиться. Как сказал – сразу же успокоился. Прямо на глазах. Такой спокойный стал. Если бы врачи через год не залечили, жил бы спокойно и до сих пор.

ГРАМОВ. Что ты говоришь, мама, мама?! Есть другие корабли и суша есть! И проливы – и даже еще не открытые, неизвестные!

МАТЬ. Может, и есть. А чем они лучше? А суша – тот же корабль, только большой. Вы кушайте, кушайте, я еще принесу!

Уходит.

ИРИНА. Пожалейте мальчика. Скажите кто-нибудь, уезжать ему или нет. Как скажете, так он и сделает. Или поступит наоборот. По крайней мере, поможете ему сделать выбор. Сам он выбрать уже не в состоянии.

ГРАМОВ. Ты жестокая. Ты очень жестокая!

ИРИНА. Это тоже хороший способ – всех обличать. Но ты это уже пробовал. И обличал, и в любви признавался. Надо другое что-то придумать. Например: бросить монетку. К примеру, орел – уезжаешь, решка – остаешься.

ГРАМОВ. Ты гениальная женщина! Точно! Именно так! Вот монетка. Киньте кто-нибудь.

Пауза.

ИРИНА. Никто не хочет брать на себя ответственность. Ну, давай я.

Высоко подбрасывает монету, она отскакивает, катится.

ГРАМСКОЙ (подходит, смотрит). Орел! Увы, брат, уезжать!

ЭЛИНА. Это неправильно! Монета отскочила, это не считается!

ГРАМОВ. Что, есть такое правило?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Есть. В самом деле, надо, чтобы монета чисто упала. Давайте-ка я, неумехи!

Подбрасывает монету в сторону и вверх.

Эх, черт, сорвалось! Вон там она, вон там!

Все ищут.

ГРАМСКОЙ (Грамову). Плохой ты хозяин. Кто сейчас в своем доме позволит себе иметь полы из таких досок? Ни тебе паркета, ни тебе хотя бы ламината. Допотопщина! В щель закатилась, наверно.

ГРАМОВ. Что теперь делать? Может, еще монетку бросить?

Музыка.

Мама музыку включила. Намек.

ГРАМКО. А почему бы и не потанцевать? Грамов, я приглашаю твою жену.

ЭЛИНА. Бывшую.

ГРАМКО. Он же сказал: бывших жен не бывает. (Элине.) Сейчас я тебя буду соблазнять. Мне надо учиться. Мне надо будет соблазнить чиновницу, от которой зависит мое дело. Так что ты помоги мне.

ЭЛИНА. Каким образом?

ГРАМКО. Ну… Подсказывай, что говорить, что делать.