Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
Шрифт:
— Э-э, ты же знаешь Беллу?.. Она как раз собиралась уходить… Пока, Белла! — говорит он и обнимает меня, успев прошептать на ухо: — Белла, только не надо никаких сцен. Просто уходи, я тебе потом все объясню.
Микке открывает входную дверь, нетерпеливым жестом предлагая мне выметаться. Лизелотта стоит, не двигаясь, и смотрит на нас. Микке цедит сквозь зубы:
— Она сейчас уйдет.
— Дорогой, а что здесь вообще происходит? — спрашивает Лизелотта.
— Ничего, она вечно таскается за мной по пятам в театре, а тут я сдуру впустил ее в дом, но она
Я берусь за дверную ручку. Открываю входную дверь. Оборачиваюсь и смотрю на них. Набираю воздуха в легкие и говорю Микке:
— И все это время ты бесстыдно врал мне в глаза? Что же ты за человек-то такой! Значит, все это было вранье?!
Микке ухмыляется и отвечает:
— Я же всегда говорил, что люблю женщин. Только не делай вид, что для тебя это неожиданность, Белла.
Я ору ему прямо в лицо:
— Да как же ты мог?! Ну ты и сволочь!
Он криво усмехается:
— Милый Аллозавр, держи себя в руках. Кому-кому, а тебе не пристало быть такой щепетильной, Белла. Уж не ты ли наплела всему Драматическому театру, что ты профессиональная акробатка, в то время как сама… как там выразилась твоя мама? Ах да — шнурки завязать не можешь без того, чтобы не запыхаться.
Нужно прийти в Драмтеатр ровно без минуты десять, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Пойду прямиком к Бустрему, и все с ним решу. Лучше всего было бы, чтобы кто-нибудь другой выполнил акробатические номера в моем костюме, так, что никто бы ничего не заметил. Я не спала всю ночь. Хотя ведь может же быть, что Лизелотта никому не рассказала о моем обмане? Да нет, наверняка рассказала. Но если я успею поговорить с Бустремом до того, как меня выведут на чистую воду, он мог бы сказать: «Да, я в курсе, но мы с Беллой все решили».
Где-то около половины шестого утра мне надоело ворочаться с боку на бок, и, надев кроссовки, я отправилась в парк Лиль-Янсенскуген. После того как я трижды одолела убийственный подъем, на меня вдруг что-то нашло. Я свернула с дорожки на поле, покрытое заиндевевшей травой, и взяла разгон. Я и сама не успела понять, что сделала. Кульбит. Кулубук через стул, только без стула. Я сделала кульбит на траве, и это было совсем не сложно. Мун-кик, только приземлилась не в ту сторону. У меня получилось!
Лишь бы успеть переговорить с Бустремом, и, возможно, у меня еще есть шанс! Остальное можно решить потом. Сегодня выходит Бергман, так что там и без меня хлопот навалом. Никто обо мне и не вспомнит.
Я открываю тяжелую дверь служебного входа. Девушка за стойкой выглядит как обычно, листает какую-то папку. Хорошо. Я прохожу мимо на несгибающихся ногах, делая вид, что меня нет.
— Привет, Белла, — говорит она.
— Привет, — отвечаю я, открывая дверь на лестничную площадку. Уф…
Я слышу, как она кричит вслед:
— Белла, тебя срочно к директору вызывают!
Я останавливаюсь.
— Да, Изабелла, печальная история, — произносит директор театра, закрывая за мной дверь.
Сесть мне не предлагают. Мы стоим посреди большой комнаты. Веса Сааринен горестно вздыхает:
— Вы знаете, о чем мы хотели с вами поговорить?
— Да… я немного запаздываю с репетициями трюков, но…
— Это правда, что вы солгали о своем образовании, Изабелла? — спрашивает директор театра.
— Да. Но я…
— Вы же понимаете, Изабелла, что после этого не можете оставаться в театре.
Он протягивает мне какую-то бумагу.
— С этой минуты вы уволены, — продолжает директор.
— Ингмар не желает с тобой встречаться, — добавляет Веса, пока я подписываю заявление об увольнении. — Вот твои вещи из гримерной. — Он протягивает мне полиэтиленовый пакет. «Добро пожаловать в театр!» — написано на нем большими буквами.
— Веса вас проводит, — говорит директор, придерживая дверь. Когда я прохожу мимо него, он смотрит в другую сторону.
Закрываю дверь. Выдергиваю телефон из розетки. Вырубаю мобильный. Выключаю свет. Сворачиваюсь на полу среди одеял и подушек.
Рыдаю.
Когда я поднимаю голову, за окном уже стемнело. Я встаю. Мне нужно кое-что сделать.
Я вижу его еще с улицы в окне «Риша». Он сидит за столиком с пивом и газетой. Я так и знала. Я прохожу мимо, делая вид, что не замечаю его. Он меня окликает:
— Белла! Эй!
Я останавливаюсь. Оборачиваюсь. Подхожу к нему. Стою у его столика. Он смотрит на меня, прищурившись.
— Как дела? — спрашивает он, жестом приглашая меня сесть на свободный стул. Я продолжаю стоять.
— Сам-то как думаешь?
— Полагаю, не очень хорошо?
Я смотрю на него.
— Уволили?
Киваю.
— А Бергман что сказал?
— Я так с ним и не встретилась. Меня сразу выпроводили. Незамедлительно. Проводили до самых дверей, чтобы я, не дай Бог, чего-нибудь не прихватила с собой.
Микке смеется и качает головой. Смотрит на меня снизу вверх:
— Белла, но ты же на меня не сердишься?
Я сажусь на свободное место. Глубоко вдыхаю.
— Нет-нет-нет! Ничего страшного.
Микке расцветает:
— Ты же понимаешь, что я не со зла. Это все равно к лучшему, как бы я выглядел, если б выяснилось, что я был в курсе и никому не доложил. О себе тоже приходится думать, было бы обидно лишиться такой гримерной, ха-ха-ха!
— Да я понимаю.
— Рад, что ты так спокойно к этому относишься. Могу я тебя чем-нибудь угостить? Может, баккарди с колой? Ты же его любишь. Я бы тоже выпить не отказался.