Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)
Шрифт:
Цилии нашли больную женщину, но в тот момент, когда оформляли опекунство, женщину положили в больницу, и вскоре она умерла. Цилия только и успела к ней сходить в больницу два раза; передачу приняли, а в палату не пустили; так и не увидела Цилия свою опекаемую, а комнату получила — исполком оформил задним числом. Соседи заворчали:
— Ишь, ни разу старуху не видела, теперь заимела площадь! Мы всю жизнь на жилье положили, а ей, свистушке, просто даром дали!
Где им было знать, сколько Цилия натерпелась до этого.
Ольге досталась семидесятивосьмилетняя Елена Глебовна,
Прописавшись у опекаемой, Ольга привезла свои вещи, купила две раскладушки для себя и сына, и поставила их у окна. Наконец, через двадцать с лишним лет, она снова оказалась в Москве.
Елена Глебовна встретила Ольгу приветливо:
— Вот теперь у меня есть дочка и внук. Тебе много хлопотать обо мне не придется. Я скоро Богу душу отдам, комната тебе останется. Всю жизнь будешь меня благодарить…
Теперь во время обеденного перерыва Ольга прибегала с работы и кормила Елену Глебовну из ложки, меняла ей простыни, выводила на улицу, усаживала на стул перед окном и пела ее любимую украинскую песню.
— Молодец, заботится о Глебовне, работящая, все умеет, — шептали старухи из соседних подъездов.
— Ольга душевная, — бормотала Елена Глебовна. — Ничего не скажу, ухаживает за мной лучше родной дочери.
По вечерам Ольга спешила домой готовить старухе ужин, выводить ее на прогулку, менять простыни из-под больной и стирать их, нагревая воду в баке.
Зимой Елене Глебовне стало хуже: то «черные птицы клевали ее руки», то «на груди росли грибы»; по ночам ей мерещилась «нечистая сила», она кричала на всю квартиру, «отгоняла от кровати смерть». Ольга пыталась ее успокоить, развеять бредовые кошмары, давала таблетки, приносила воды, повязывала голову старухи полотенцем.
— Ты ненавидишь меня! — кричала старуха. — Я знаю, только и ждешь моей смерти. Отравить меня хочешь, подсыпала что-то в воду! Ну-ка глотни сама! Хочешь завладеть моей комнатой. Вот тебе, видишь?! — она обнажала ягодицы. — Я назло тебе не умру. Всех вас переживу!
Ольга терялась, в отчаянии, едва справляясь с собой, начинала собирать вещи.
— Все брошу, — бормотала, — ничего мне не надо, никаких комнат. Лучше буду снимать, как раньше.
Толя одевался и уезжал ночевать к приятелям… В комнату в ночной рубашке врывалась соседка Кира и, размахивая кулаком перед лицом старухи, цедила сквозь зубы:
— Замолчи, ведьма!
Эти слова действовали магически, конечности старухи начинали двигаться, она затихала, съеживалась и становилась маленькой. И Ольге сразу становилось жалко ее. Она уже относилась к ней почти как к родной и стыдилась мысли, что ждет ее смерти. Ольга искренне жалела старуху, испытывала
В комнате стояли жуткие запахи — Ольга не успевала убирать постель больной. Каждое утро из поликлиники приходила медсестра, делала старухе уколы, но они помогали мало.
— Я совершенно измучена, — говорила Ольга подругам в собесе. — Сил больше нет. Настоящая домашняя каторга. Чего только не приходится терпеть! Это бесчеловечно, унизительно. Я откажусь от опекунства. Лучше снова снимать комнату за городом, но спать спокойно… И что у меня за жизнь?! Все какие-то устроенные, а у меня… Сын уже несколько дней не приходит ночевать, говорит, будет жить у приятеля…
Женя с Цилией подбадривали Ольгу, приводили к себе, оставляли на ночь «отдохнуть от старухи», а утром, забыв о вчерашней слабости, Ольга снова спешила к опекаемой, и все начиналось сначала. Но в один весенний день Елена Глебовна умерла. Все то утро по радио передавали украинские песни, точно специально для умирающей; под любимые песни она и испустила дух. И сразу Ольга стала вспоминать только хорошее: как по вечерам вслух читала Елене Глебовне, как однажды вывела гулять, усадила на стул перед домом, а сама пошла готовить на кухне обед и время от времени посматривала в окно и спрашивала:
— Елена Глебовна, вам не холодно?
И как старуха мотала головой и по-детски счастливо улыбалась. Вспомнила, как Елена Глебовна радовалась, когда она вывела ей повышенную пенсию, предварительно разыскав людей, подтвердивших ее стаж. И вспомнила, что у Елены Глебовны были сын и дочь, но за последние десять лет ни разу не навестили мать. Ольге стало по-настоящему жаль старуху. Удрученная, она пришла на работу и, не слыша своих слов, объявила подругам о случившемся и искренне всплакнула.
— Ура! — закричали подруги.
— Перестаньте! — взмолилась Ольга. — Я сама не знаю, чего во мне больше: радости или горечи. Получается, что мы строим счастье на несчастье других.
— Брось говорить глупости! — махнула рукой Женя. — Они свое отжили. Дай бог нам столько прожить. Наше поколение еще раньше загнется, вон мы все какие издерганные.
После похорон Ольга несколько дней наводила в комнате чистоту, отбивала зловонный запах, потом купила краску для полов, новые обои, посадила перед окном ромашки. Обновив комнату, уставшая бросилась на раскладушку и выдохнула:
— Господи, неужели я снова москвичка?! Даже не верится!
Настрадавшись, изведав всего, Ольга думала, что теперь ее ожидает покой, но неожиданно по вечерам ее стали мучить кошмары: все мерещилась умирающая старуха, и страх, и жалость к старому беспомощному человеку овладевали ею. По ночам ей снились безлюдные улицы без солнца и ветра, непроточные водоемы, деревья без листьев, комнаты за глухими стенами с забитыми окнами, где было нечем дышать…
Из трех подруг больше всего повезло Жене — она стала не только хозяйкой двух комнат в особняке, но и собственницей антиквариата (картин, статуэток); у нее появился очередной поклонник, но она по-прежнему крепко дружила с Ольгой и Цилией и каждую субботу устраивала у себя «девичники-посиделки».