Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)
Шрифт:
Жена Игоря тоже собиралась с нами в плавание, но ее старания выглядели беспомощными и жалкими; хрупкая музыкантша, с невообразимо белой, прямо-таки прозрачной кожей, она напоминала стеклянную бабочку, которая живет в каком-то другом мире, а среди нас присутствует только ее отражение.
— Байдарочные походы не для тебя, — объявил Игорь жене. — Ты думаешь, это прогулки в край чистых родничков и фиолетовых колокольчиков, а там топи и мошкара… Да и под рюкзаком ты сломаешься. Сиди дома, музицируй и жди меня… Женщина вообще создана для того, чтобы страдать, — безжалостно заключил он и, взвалив
Ветлуга — приток Волги, великой многоводной Волги — один из самых безобидных притоков, спокойная речушка с песчаным дном и пологими берегами; она петляет среди лесов, полных трав и цветов. Там вообще немало всяких красот, но все они четко дозированы, без переизбытка. Известное дело, когда слишком много красоты, перенасыщаешься и каждая красота в отдельности теряет самобытность и неповторимость. Единственно, что нам мешало рассматривать красоты (портило все картины), это ненасытные комариные тучи.
Так вот, мы шли по Ветлуге, несмотря на комаров, любовались красотами, на стоянках разбивали лагерь, устраивали вылазки в лес за грибами и ягодами, и набирались впечатлений, общаясь с местными жителями.
Этого самого общения было хоть отбавляй — простодушные сельчане, подстегиваемые жгучим любопытством, так и липли к нам; дотошно рассматривали наше снаряжение, выспрашивали что к чему, а после застолья у костра (именно застолья, поскольку у нас был складной дюралевый стол), на которое Игорь щедро всех приглашал, с подкупающей открытостью рассказывали о себе. Руководил застольем, естественно, наш капитан; он вел стол артистично, тембр его голоса постоянно менялся и смахивал на игру воды на перекате. С нами, как всегда, говорил в наступательном тоне, смотрел с прищуром — во взгляде усмешка:
— Вырази свое мнение, выкладывай, что думаешь по этому поводу, но коротко, без всяких трали-вали… Успокойся, уймись, не возникай, дай другим высказаться!..
К нашим гостям обращался предельно вежливо:
— Расскажи об этом поподробней, но вначале, если не возражаешь, пропустим по стаканчику наливки, чтобы мы выслушали тебя внимательней и прочувственней.
Что особенно знаменательно на Ветлуге — несмотря на убожество деревень, жители сохранили светлый взгляд на мир и нас встречали исключительно радушно. Здесь необходимо пояснение: встречали в основном жительницы; мужчин в деревнях почти не было — после армии парни, как правило, оседали в городе. Девушки и женщины без устали расхваливали свои места:
— И воздух здесь чище и трава зеленее, и вкуснее вода, и цветов таких негде не сыщешь…
При этом их глаза становились как эти неповторимые цветы, и они сами словно покрывались цветами. Они посмеивались над «суетливой городской жизнью», а пригубив наливку, без всяких просьб, затягивали песню. И все, с кем мы сталкивались, пытались еще больше скрасить наше, и без того красочное, пребывание на Ветлуге. Одна девушка с невероятным рвением показывала грибные поляны, чуть ли не насильно отвела на «рыбную заводь»; другая вызвалась «если чего надо» съездить на велосипеде в райцентр, а перед нашим отплытием притащила охапку моркови с ботвой, «прямо с грядки» — сказала и протянула как прощальный букет, а потом еще долго сопровождала байдарки по берегу, выкрикивая,
Ох, уж эта доверчивая, податливая славянская душа! Ее унижают, над ней измываются, проводят эксперименты, а она все терпит, все прощает. Ну разве не издевательство над людьми — при таких пространствах выделять под частную собственность шесть соток земли?! И платить копейки за тяжелый труд на земле?! А бездорожье, когда магазин и почта за пять-семь километров, телефон и медпункт и вовсе в райцентре?! Но сельским жителям не свойственно плакаться; они довольствуются немногим. Спросишь про пенсию у какой-нибудь старушки, а она только махнет рукой:
— Какая пенсия?! Подачка одна. Еще чего, хорошую пенсию захотели! С жиру беситься будем, — и тут же на лице появиться улыбка: — Но я картошки много посадила и курочек держу. Не пропаду.
И здесь нет никакой бравады — сельчан спасает природная смекалка и оптимизм, да и деньги на Руси никогда не были главным; на первом плане — дружелюбие, милосердие, сострадание.
Редко, но появлялись на реке и представители мужского населения. На одной из стоянок к нам заглянул парень с вытянутым небритым лицом; назвался трактористом Федором, и с ходу, в виде подарка, протянул банку солярки «на случай непогоды, чтоб разжечь костер». Затем, с видом знатока, осмотрел наши плавсредства, поинтересовался их остойчивостью и ходкостью, и заявил:
— Наши долбленки лучше. Ваши того гляди пропорят днище, а наши идут как рыбки даже против течения. Улавливаете?
Игорь кивнул за всех нас.
— В другой раз наведаетесь сюда, такой тяжелый груз брать ни к чему, — продолжал тракторист. — Возьмете наши долбленки. У нас народ не прижимистый, дешево отдадут. А если вернете, то и за просто так.
— Ценная мысль, — сказал Игорь. — Поплывем как дикари на пирогах, трали-вали. Окунемся в настоящую первобытность. И палатки не возьмем — будем строить вигвамы.
— И спички, и консервы не возьмем, — насмешливо проронил кто-то из нашей команды.
— Именно! — повысил голос Игорь. — Зато будет возможность проверить на что мы способны. Поставим опыт на выживание. Бог нас не оставит…
— А ниже по реке, ближе к городу, народ прижимистый, избалованный, — гнул свое тракторист — он рассказывал о том, что для него имело значение и не вникал в отвлеченную болтовню. — Там за лодки обдерут как липу.
— Продолжай, Федор, не отвлекайся, — вставил Игорь.
— Там жизнь неспокойная — деревенские с дачниками воюют. Дачникам-то участки выделяют получше. И стройматериал они завозят первый сорт. Ну деревенских и заедает. Одну дачку спалили, сказали «нам новых буржуев не надо».
— Это ж вопиющее варварство! — вскипел Игорь. — И что за угловатые речи?! Сколько раз замечал — кто коряво говорит, тот коряво и мыслит. Но ты, Федор, продолжай. Ты выдаешь драгоценную информацию.
— Да погорелец новый домишко отгрохал. Кирпичный… Только ему записку подкинули: «А это произведение искусства мы взорвем». И что он, дачник то есть, сделал? Оставил бутылку ацетона с наклейкой «водка». Оставил как выпивку. Ну весной открыл дачку, а там два трупа.