Самая шикарная свадьба

Богданова Анна Владимировна

– Зовите меня Веруней, так проще, – сказала Мисс Бесконечность, и тут произошло нечто такое, чего я уже не в силах была перенести: Панкрат Захарыч хитро посмотрел на бабушку и с неописуемым удовольствием вдруг ущипнул ее за заднее место.

– Ну и шалун ты, Панкратка! – Она явно была в восторге (давно ее никто не щипал!), назвав Панкрата Захарыча запросто, по-родственному – Панкраткой.

Я встала из-за перил и громко сказала:

– Здравствуй, бабушка!

Она повернулась ко мне и будто не признавала меня или делала вид – глаза ее тут же потухли, превратились в мутные и невменяемые – это длилось секунд двадцать, потом во

взгляде Мисс Бесконечности вспыхнула откровенная злоба, и она закричала:

– Зачем явилась?! Я уже пожелала тебе спокойной ночи! – Она надула щеки и поджала губы, одна прищепка съехала совсем за ухо.

– Кто это, Веруня?

– Внучка моя, Маня, – буркнула Веруня.

– А что это ты на лестнице сидишь? Застудиться хочешь? – сурово спросила я.

– Маня, я ей газетку подстелил, на, – заботливо сказал Панкрат Захарович. Теперь, когда я выбралась из укрытия, мне удалось очень хорошо разглядеть бабушкиного ухажера.

Это был старикашка лет восьмидесяти, напоминающий мартышку с мышиными чертами лица. Он был маленького роста (не больше ста тридцати сантиметров), худой, с длинными, почти до колен руками и с пышными, ухоженными бакенбардами, доходившими почти до середины подбородка, с искрящимися хитростью и лукавством глазками. Одет он был в коричневый пиджак, под которым виднелась блекло-зеленая майка; синие брюки были заправлены в валенки, а на голове красовалась «буденовка» из газеты, какие обычно носят маляры. Образ завершали два значка на груди (один овальный – «Заслуженный зоотехник», другой круглый «За спасение утопающих») и два ржавых зуба во рту.

– Панкрат Захарыч, пошли ко мне! – сказала бабушка тоном, не допускающим возражений. Старикан и не собирался перечить ей – напротив, он с молодецкой резвостью вскочил со ступеньки, обнял Мисс Бесконечность за талию и проговорил:

– А пойдем, Верунь! Что мы тут сидим, на! У тебя телевизор есть?

– Конечно! – бабушка даже обиделась – как это у нее могло не быть телевизора?!

– Ты зачем тащишь в дом незнакомого человека? – прошептала я ей на ухо.

– Что значит – незнакомого?! – заорала она. – Это Панкрат Захарыч, я с ним вчера на улице познакомилась, когда меня Иннокентий гулять выводил!

«Выводил! – подумала я. – Будто собачку какую!»

– Вам с матерью все можно! – не унималась старушка. – И охранников всяких! И на улицах всяким срамом заниматься! – последнее восклицание касалось Кронского, этот камешек был явно брошен в мой огород. – Пошли, Панкратка, а ты можешь ехать домой!

– Я тебе продукты привезла.

– Не нужны мне продукты! Я Иннокентия могла попросить! Он мне такие чудесные вафельки покупает!

Мисс Бесконечность с Панкратом Захаровичем уселись на диван и принялись спорить, что смотреть по телевизору: дама хотела сплошной ролик рекламы, кавалер – отечественный фильм, который только что начался.

– Фильм хороший, – упрямо проговорил он и, достав из внутреннего кармана расческу и сняв газетную «буденовку», принялся массажировать сначала свою плешину, потом старательно расчесал бакенбарды.

– Откуда ты знаешь? Ты его уже смотрел?

– Нет.

– Так откуда ты знаешь, что он хороший?!

На экране замелькали титры.

– Гляди, сколько народу в эпизодах наснимали, на! Человек пятьдесят, на! А раз «в эпизодах», значит,

фильм хороший! – И бабушка тут же замолчала, поверив в странное обоснование того, что фильм удался на славу только благодаря тому, что в нем задействовали массу народа.

Я убрала продукты в холодильник – эти двое с головой ушли в какой-то дурацкий фильм.

– Бабушка, можно тебя на минутку?

– Я занята, – недовольно рявкнула она.

– Я все-таки уезжаю! Ты не хочешь сказать мне «до свидания»?

– После рекламы. Не мешай Панкрату Захарычу смотреть фильм.

– Если ты сию же минуту не оторвешься от своего ящика, я отправлю письмо твоему Жорику, где напишу подробно, чем ты тут без него занимаешься! – я шантажировала ее в точности как она нас с мамой. И это подействовало – она вскочила с дивана и подошла ко мне.

– Только попробуй это сделать! – прогремела она. – Жорочка такой ревнивый мальчик, он не вынесет этого. Его нужно подготовить.

– К чему?

– Ну, может быть, скоро у него появится новый папа, – виновато проговорила она, а я, как громом пораженная, плюхнулась на тумбочку.

– Ты тут без меня веди себя, как подобает в твоем возрасте! И не шляйся по улицам, не сиди на лестнице, а то еще, чего доброго, дверь захлопнешь!

– Подумаешь, у Панкратки переночую, – легкомысленно сказала она.

– Прекрати! – прикрикнула я. – Если тебе что-то понадобится, позвони Олимпиаде или отцу Власа. Они сразу же приедут. Поняла?

– Не дура, – прошамкала бабушка, но, видимо, вспомнив о моем шантаже с письмом, ласково добавила: – Отдохни там хорошенько, деточка, за меня не беспокойся.

А когда я уже стояла у лифта, она высунула из двери голову с прищепками и крикнула напоследок:

– Да смотри не утони – ты ведь у меня номер один!

* * *

Через день я со своей набитой, как мне казалось, самым необходимым сумкой-кишкой вслед за Власом вышла из подъезда (он тащил неудобный огромный чемодан с вещами). Могу сказать только одно – из Москвы я уезжала с тяжелым сердцем; на душе было неспокойно из-за бабушки.

К последующему повороту событий я была не готова. Оказалось, что Влас купил билеты не как я думала – на самолет, нет – нам предстояло тридцать шесть часов трястись на поезде, причем в плацкартном вагоне.

– Все должно быть как тогда – двадцать лет назад, – трогательно проговорил он, когда я вопросительно посмотрела на него, с усилием проталкивая сумку-кишку между многочисленными боковыми полками вагона.

Однако худшее ждало меня впереди: две узкие верхние полки и попутчики – визгливая девочка лет пяти с мамашей, напомнившей мне щуку, вероятно, из-за сплющенной сверху головы (такое впечатление, будто ее однажды неудачно подстригли, отхватив вместе с челкой пол-лба – он был как-то срезан), а когда она открыла рот, мне показалось, у нее там двойной ряд зубов, причем нижние клыки были похожи на острые кинжалы.

Мужчина – наш с Власом ровесник – щуплый, маленького роста, который, сидя у окна, рассказывал спутникам, что занимали боковые места, как ему довелось однажды, будучи во Франции, есть лягушек. Напротив (на походных местах) расположились бабка в платке и зимнем пальто с воротником из облезлой чернобурки и мужчина лет шестидесяти, лысый, с вытянутым лицом, длинным носом, глазами навыкате и торчащим подбородком – одним словом, все в этом человеке выдавалось вперед – даже живот был выпячен продолговатым арбузом.