Самец, или Приключения веселых «мойдодыров»
Шрифт:
Неподалеку от дома Харитоныча, на Северном проспекте, собралась маленькая демонстрация прокоммунистических старушек с плакатами «Долой капитализм!» и «Назад, в Будущее!». Харитоныч брезгливо передернул плечом, перешел на другую сторону улицы и лихо тормознул частника.
— На Васильевский, Двадцать шестая линия, — небрежно бросил он. — Где биржа, надеюсь, знаете?
У входа в здание он подал нищему интеллигентного вида так много, что тот принялся кланяться и благодарить.
— Пустяки… — махнул рукой Харитоныч. —
В самом помещении он довольно долго стоял, созерцая желанную ему жизнь цивилизованного рынка, пока не привлек внимания охранника. Вежливо выслушав его сбивчивый, взволнованный шепот, охранник исполнил просьбу и вызвал молодого сутулого клерка.
— Папа, — зашипел клерк, стыдливо оглядываясь. — Что ты здесь делаешь? И как ты вырядился? Точно на свадьбу…
— Сынок, но ты же обещал помочь…
— Тише! Я помогу, но только никому не говори, что ты мой отец. Ты что, деньги достал? Откуда? На рынке поперло? Вот и торговал бы там, а сюда зачем лезешь?
— Ты, когда учился, моими деньгами не брезговал.
— Ладно, ладно. Стой здесь. Сейчас я спрошу разрешения… На всякий случай. Э-э… Вероника Львовна! — побежал клерк за крутобедрой девицей. — Тут один мой знакомый… Давний приятель отца… Он хотел бы попробовать поработать на рынке ценных бумаг… Место Андрея Федоровича сейчас пустует… Я могу переоформить? С вашего разрешения, конечно?
— Вы же знаете правила, Николай… — нараспев сказала девица, с изумлением глядя на Харитоныча. — Только на сегодня. Пусть внесет залог… И не забудьте переоформить все взад. Охота вам возиться…
Дальнейшее Харитоныч помнил смутно. Он заполнял бумаги, подписывал соглашения и обязательства, знакомился с условиями, открывал счет и сдал кассиру валютный минимум. Сын привел его в полутемный зал, разгороженный прозрачными перегородками, усадил во вращающееся кресло перед компьютером и телефоном:
— Кресло не трогай.
— Но мне неудобно, — запротестовал невысокий Харитоныч.
— Потерпишь! Завтра настоящий брокер придет. Вот, смотри. На экране — все котировки ценных бумаг и валют, с которыми сейчас может работать наша биржа. Вот твои активы… По телефону называешь свой код и заявку, потом здесь смотришь, набираешь подтверждение… Понял?
— Понял, понял! А чайку тут можно заказать?
— Можно… Я тебе принесу. За каждую операцию биржа снимает сто долларов.
— Почему так много?
— Такие условия. Ты же подписывал. Вот время — нью-йоркское, токийское… Они еще только просыпаются. Настоящие торги начнутся часам к трем ночи по-нашему. Пока посиди, присмотрись, освойся понемногу. Я работаю до одиннадцати, потом ты уж сам…
Харитоныч остался один. Понемногу зал заполнялся брокерами. Некоторые косо поглядывали на «мойдодыра», большинство, мрачнея лицом, рассупонивало галстуки, курило и пялилось на мерцающие
— Грабители! — прошипел Харитоныч, входя во вкус.
Он покупал и продавал продукты, потом удачно подскочил на партии бананов, удвоил капитал и перебросился на рынок бытовой химии, в родную, можно сказать, стихию.
Время шло. Голова новоявленного брокера шла кругом. Дьявольское пламя жгло его впалые щеки, жажда наживы сушила губы. Руки дрожали, голос стал визгливым и грубым. Перед глазами мелькали фирмы, партии, фунты, баррели и тонны…
Когда он забирал в кассе остаток своих активов — тридцать три доллара восемнадцать центов, было уже хмурое неласковое питерское утро. У кассира не оказалось заморской мелочи, и Харитоныч потребовал остаток рублями, причем дважды пересчитывал по курсу под презрительные взгляды и перешептывания персонала. Нищий у парадного подъезда был тут как тут и рванулся от угла к благодетелю.
— Пошел вон, бездельник! — возопил Харитоныч. — Работать иди!
Тяжелая дверь биржи приоткрылась, и на грязное крыльцо кто-то выбросил позабытый им на спинке кресла галстук «павлиний глаз».
В метро он все крутил пальцами галстук, тупо смотрел перед собой в темноту и отпугивал ранний рабочий люд внезапными восклицаниями:
— Мне бы во Францию тогда толкнуть презервативы! Кто их в этих Эмиратах купит?..
На подходе к дому он увлекся подсчетом совершенных сделок.
— Четыре по маленькой с нефтью… Джин два раза… Памперсы… Еще кофе покупал и пипифакс немецкий… Что за фигня такая — пипифакс? К факсу что-нибудь… Итого двадцать семь сделок… Двадцать восемь! Однако… — По подсчетам выходило, что биржа заработала на нем почти три тысячи долларов. — Двадцать девять! Однако…
Он увидал самодельные плакатики, оставленные у оградки митинговавшими старушками, схватил тот, что побольше, и, размахивая им над головой, отчаянно заорал в пустынные серые улицы:
— Долой буржуев! Кровопийцы! Я вам покажу свободный рынок! Крысы банковские…
И он треснул плакатиком о бетонную тумбу, на которой держался огромный рекламный щит, за что его едва не задержал проезжавший мимо наряд — как организатора несанкционированного митинга и зачинщика уличных беспорядков.
Потирая бока и тощую задницу, несостоявшийся сиделец за права трудового народа робко пробрался в квартирку, лег, не раздеваясь, на диван, злобно согнал прыгнувшую к нему Памелку и натянул на голову старый клетчатый плед с дырочкой…