Сами мы не местные

Жукова Юлия Борисовна

Меня угощают чаем и всякими местными сластями, я старательно хвалю поваров моих соседок. Дамы выглядят очень довольными и советуют мне, кого лучше нанять в этом качестве, а кого нельзя пускать на свою кухню ни в коем случае. К этому я тоже готова; я им сообщаю, что, если мне понадобятся услуги повара, я привлеку Тирбиша. Этим заявлением я зарабатываю восхищенно-одобрительный возглас «О-о-о-о-о!», и тема поваров затухает. То-то.

Я решаю, что настал подходящий момент, чтобы закинуть удочку на интересующую меня тему –

не поучит ли меня кто-нибудь шить муданжскую одежду.

– А кому ты хочешь шить? – оживляются дамы с таким откровенным подтекстом, что я начинаю чувствовать себя добычей стервятников.

– Да всем… – мямлю я. – Мне бы научиться, тогда уж буду думать кому…

В конце концов, если они меня научат, почему бы и им не сделать что-нибудь? Раз уж тут это так ценится…

Дамам идея нравится. Они извлекают свои текущие проекты – у кого шитье, у кого вышивание, показывают мне, сыплют швейными терминами, я ничего не понимаю, говорю им об этом раз тридцать, в итоге мы решаем, что завтра в то же время они принесут разной самошитой одежды, и я выберу, что из этого я хочу научиться делать первым номером.

Постепенно они успокаиваются и принимаются за свое рукоделие. Я тоже достаю вязанье. Они расспрашивают меня чуть-чуть, но я мало что могу сказать о материале и способе вязки. Скоро им надоедает выслушивать мои мучительные и корявые объяснения, и они начинают разговаривать между собой на свои темы, практически не обращаясь ко мне.

Вот упомянули какую-то общую знакомую.

– Да она уже четвертого рожает. Это ж надо было за такого выйти – только успеет одного родить, а муж уже на следующего накопил. Я ей говорю, требуй больше! А она: да ладно, зато он довольный все время, меньше пристает.

Все хохочут. Интересно, у парня как, если довольный, то не хочется? Или просто налево ходит?

– Мой вот тоже почти уже накопил, – вздыхает моя ближайшая соседка. – Прям не знаю, что делать. Я первого-то еле родила, потом месяц не вставала. Даже страшно… К той же повитухе ни за что не пойду.

– Приходите ко мне, – говорю. – Я это тоже умею.

– Ты повитуха? – удивляются они.

– Ну я вообще-то целитель, но роды принимать тоже умею.

В муданжском сознании это совсем разные профессии.

Конечно, теперь приходится долго объяснять, как на Земле организовано образование, да почему я должна работать, да неужели такая кошмарная работа может нравиться, и все в таком духе. Лучше бы уж молчала, разбирались они тут как-то без меня до сих пор… хотя это и ужасно эгоистичный подход.

– Кошмар! – восклицает моя соседка. – Ты шьешь, готовишь, работаешь, и в придачу к этому такой жуткий муж!

– Ужасно, – вторит ей другая. – Как же он так тебя обманул?

– Такой урод отвратительный! – стонет третья.

– Да еще изгнанник! – напоминает четвертая.

– Небось и денег нет, потому тебе и приходится работать, – предполагает

пятая.

Я изо всех сил сжимаю зубы в надежде, что сейчас они заткнутся хоть на секунду и дадут мне вставить по возможности вежливое слово. Как бы не так.

– Мерзкий, гадкий мужик, мало того что женился обманом, так еще и наживается за твой счет!

– Вот паразит! Да таким, как он, вообще размножаться нельзя!

– Недаром от него родной отец отрекся!

Это становится последней каплей. Я непослушной рукой заталкиваю вязанье в корзинку и встаю.

– Прошу прощения, – говорю сквозь стиснутые зубы, – но если вам так неприятно со мной общаться, вы могли бы мне об этом прямо сказать. Совершенно необязательно поливать дерьмом моего мужа!

Я все-таки срываюсь на крик, что плохо, потому что я и так говорю с акцентом и ошибками.

Они замирают в недоумении настолько искреннем, что я даже не выскакиваю из клуба, хлопнув дверью, как только что собиралась.

– Ты что, обиделась? – догадывается старшая.

– Нет, знаете, я просто в восторге! – отвечаю ядовито и тут же об этом жалею. Могут ведь и не просечь иронии…

Немая сцена продолжается, когда вдруг одна из дам охает, хлопает в ладоши и привлекает всеобщее внимание. Другие склоняются к ней, она что-то шепчет, я не разбираю, но, кажется, там мелькает имя Алтонгирела. Только этого не хватало мне для полного счастья!

Старшая с подозрением что-то переспрашивает, потом откашливается и обращается ко мне:

– Ты… не любишь, когда о твоем муже плохо говорят?

На сей раз я нахожу в себе силы ответить четко и ясно:

– Да, я этого очень не люблю. Мне удивительно, что вы вообще об этом спрашиваете.

Они снова переглядываются.

– Не обижайся, – говорит мне старшая дама. – Мы просто хотели тебя подбодрить.

– Тебе надо поговорить об этом с духовником, – советует моя соседка.

Вы хотите мне сказать, что это – тоже культурная фишка? Ребят, да я же тут загнусь… Ладно, поговорить с кем-нибудь вменяемым надо обязательно, а оставаться здесь решительно невозможно.

– Обязательно поговорю, – отвечаю. – Доброй ночи.

Домой я приплелась в подавленном состоянии. По-хорошему, надо было им всем в рожи плюнуть, но после моей выходки на боях Алтонгирел уже трижды мне мозги компостировал, чтобы держала себя в руках. Унгуц, правда, кажется, считал, что так этому старому хрену и надо, да и ничего особенно ужасного я не сделала. Ну вернула ему бормол. Я так понимаю, это значит примерно «я тебя ненавижу». Ну прилюдно – значит унизительно. Его авторитет от этого сильно пострадал, особенно после того как распространилась весть, что я и есть та самая девочка, про которую он всем уши прожужжал. И что, хотите сказать, он этого не заслужил? Да идите вы.