Сами по себе

Болмат Сергей

— А ты как думаешь?

— Я не знаю. Я гадалка.

Полгода назад, в начале весны, в марте, Тема за два дня сочинил восемьдесят стихотворений. До этого он стихов никогда не писал. После института он вообще писал авторучкой по бумаге раз десять, не больше, шесть записок, пару анкет и два заявления. Марина уехала на три дня с Кореянкой Хо неизвестно куда, и он слонялся по квартире, потом взялся разгадывать кроссворд, чего тоже никогда в жизни не делал. Первое стихотворение называлось «Араукария» (9 по вертикали). Тридцать стихотворений он написал в первый день, столько же — во второй, и все остальные — в третий. Стихотворения были примерно такие:

Зайди по дороге в пышечную,

у прилавка спросиДве пышки и чашку кофе. Заплатив, унесиТарелку и чашку в угол, где единственный стулК единственному столу конечности протянул.Обрати внимание, слева, под железной трубойНакрашенная девица, вполне хороша собойДля подростка из местных, ест кусок пирога,Роняя себе на свитер начинку из творога.Уборщица в грязных ботах с широкой шваброй в рукахВозит по полу грязь. Темнеет. Желтый пикапПривез капусту и фарш. Водитель, похожий наКвентина Тарантино, говорит, что ханаЕвреям и демократам. Буфетчица с накладнойХалой на голове выпивает с ним по одной.Закуривают. Пали: Византия, Троя, Рим,Вавилон. Остались: прилавок, сквозняк, дым.

— Класс, — сказала Кореянка Хо, натягивая носки, — особенно про фарш.

Еще одно было такое:

Взгляд выхватывает изСумерек кусок плечаИ скользит по телу вниз.На экране два врачаРазговаривают оНаступающей весне.Мне не надо ничегоВ этой вымершей стране,Кроме пары одеял,Пары книжек под рукойИ тебя, мой идеал,Впрочем, как в любой другой.

Или:

Английское телевидение, русские небеса.День сужается к вечеру. На лестнице голосаСоседей-дегенератов, собравшихся покуритьНапоминают о том, что не с кем поговорить.Стены, скучнее романов Бальзака или ЗоляСо всех четырех сторон. Жизнь прожита зря,Если рассматривать жизнь, как сумму отдельных дней,А не как функцию смерти с переменными в ней.

— Философское, — уважительно заметила, жуя утром гречневую кашу, Кореянка Хо. — Математическое.

Еще одно стихотворение было такое (8 по вертикали, персонаж античной мифологии):

Минотавр бегает по музею.Заблудился, несчастный, среди рембрандтов, Тицианов и прочих. Снаружи зеленьШелестит над толпами экскурсантов.Он с разбегу приник к пейзажу с кровлей,Башней, облаком, озером, пилигримом.Пилигрим пахнет красками, а не кровью.Краски плесенью, материнским гримом.Подбегает к дверям, наконец, охранаВо главе с героем. Кричат.

КапризуПовинуясь, рассеянно АриаднаОпускает в карман золотую гильзу.

Подытоживая впечатление, Кореянка Хо сказала, что Тема — поэт посильнее Рембо (она имела в виду героя нескольких американских боевиков и ударение уверенно ставила на первом слоге). Марина сказала, что он гений, но, между прочим, поинтересовалась, правда ли то, что написано в стихотворении «Я и три мои малышки». Тема взялся было пересказывать Марине школьные теории взаимоотношений автора и лирического героя, но потом сбился и сказал, что вообще все выдумал, причем давно, еще задолго до того, как они познакомились.

Три стихотворения он посчитал неудачными. Четыре были совершенно неприличные. Еще три он просто не понял. Он, вообще, многое в своих стихах не понимал: что общего, например, у Минотавра с Ариадной, каким таким материнским гримом пахнут краски на неведомой картине, с каким героем во главе подбегает к дверям запыхавшаяся охрана (он представлял себе отечественного офицера внутренних войск в гладкой фуражке и со знаками отличия на парадной гимнастерке), и за окнами какого музея шелестит зелень невообразимых деревьев. В глубине души Тема считал, что главное в стихах — это рифма, плюс еще та комфортабельная ухабистость, при которой они лучше всего запоминаются. Одно стихотворение без рифм Тема сочинил случайно.

Оставшиеся тексты Тема набрал у Антона на компьютере (на эту нехитрую процедуру ушло почти три месяца), напечатал у Антона на принтере и отнес в редакцию поэтического альманаха «Кислород». Редакция журнала арендовала три комнаты на третьем этаже трансформаторного завода, напротив норвежского консульства, занимавшего, вследствие таинственных дипломатических трений, казенное помещение бывшего заводского отдела кадров.

В редакции Тема был любезно принят молодым человеком в свитере и в очках со стеклами такой толщины, что за ними не было видно ничего, кроме переливчатой пустоты. Молодой человек угостил Тему чаем, засунул папку со стихами в стол, подарил экземпляр журнала и пообещал позвонить через неделю. Финансировала журнал фирма по продаже хозяйственных товаров, так что из сорока напечатанных на разносортной бумаге страниц двадцать были посвящены проблемам современной просодии, другие двадцать — стиральным порошкам, мочалкам и туалетной бумаге.

Два месяца Тема довольствовался статусом гения. За это время он записался в библиотеку, прочитал за четыре дня четыре тома поэтической антологии и, как следствие, сочинил еще один стих:

Томас Стернз ЭлиотБыл редчайший идиот.А Уильям Батлер ЙитсНикогда не ел яиц.

К началу августа он не выдержал и снова наведался на третий этаж трансформаторного завода. Норвежское консульство к этому времени переехало и на его месте помещался теперь белорусский культурный центр. Толстый молодой человек исчез, зато появилась секретарша — неприветливая женщина в пиджаке.

— Вам надо было вчера прийти, — сказала она. — Вчера мы набирали рекламный материал. Сегодня мы его уже отправили.

— Куда? — наивно спросил Тема.

— Как куда? В печать, само собой.

— А что с моими стихами?

— Стихи готовы.

Она подвинула Теме листочек с четверостишием. Он прочитал:

Хозяйка, порошок такойНежней твоих цветущих губок.Его свободною рукойВвергай в громокипящий кубок.

— Стиральная машина имеется в виду. Это постмодернистская пародия, — быстро, как телевизионный диктор сказала секретарша. — Первая половина уже готова. Если вам не нравится, вы так и скажите, без церемоний, переделать все равно уже ничего нельзя. Надо было вчера приходить.