Самоцветные горы (Волкодав - 5)

Семенова Мария

А кроме того, если слишком пристально думать обо всём, что покидаешь, - не удастся совершить ничего и даже сделать единственный шаг вперёд не получится...

– У тебя-то, надобно думать, родня всем на зависть, - сказал он Шамаргану.
– Ты, наверное, непризнанный меньшой братец прежнего саккаремского шада, Менучера, прозванного Виршеплётом. Тем более что и песни, кажется, слагаешь...

Как водится, шутка была шуткой лишь наполовину. Волкодаву давно хотелось выведать, кто же такой Шамарган. Только он всё не мог придумать, с какой бы стороны затеять о том разговор.

К его некоторому удивлению, Шамарган неожиданно приосанился.

– Я в самом деле непризнанный сын, - Проговорил

он со спокойным достоинством.
– Только мой род гораздо славнее того, что царствовал прежде в этой стране, ибо дал людей куда более достойных, чем неблагодарный и мстительный шад... не наделённый к тому же настоящим поэтическим даром. Моим отцом был Торгум Хум* [Торгум Хум - Повествование об этом полководце и о различных событиях в Саккареме примерно за десять лет до времени действия настоящего романа читатель может найти в книге Павла Молитвина "Спутники Волкодава" (повесть "Сундук чародея"), СПб.: Азбука, 1996 и позже.], славный полководец, ещё при венценосном батюшке Менучера названный Опорой опор... да обласкает Лан Лама его благородную душу! А матерью моей стала халисунская пленница, взятая в пограничной стычке и привязанная, согласно обычаю, к его колеснице...

Окажись при этом местные жители, собиратели тростника, они, вероятно, отнеслись бы к рассказу Шамаргана с должным благоговением. Имя доблестного военачальника, при Менучере замученного в темнице по ложному обвинению, нынче было в большой чести по всему Саккарему. И особенно на здешних побережьях, которые в своё время он успешно оборонял от морских разбойников. Но сегодня Шамаргану со слушателями явно не повезло. Выслушав торжественное признание, Волкодав и Винитар, не сговариваясь, отозвались хором:

– Враньё!

У лицедея стал вид человека, жестоко оскорблённого в самых трепетных чувствах. Но на двоих северных воинов - людей, как всем известно, грубых и маловосприимчивых - зрелище его обнажённых душевных ран никакого впечатления не произвело.

– Думай хорошенько, прежде чем возводить напраслину на такого, как Торгум, - сказал Винитар.
– Да, это верно, он потерял жену и детей в Чёрный Год, во время великого мора, и жил после этого бобылём. Но однажды шад Иль Харзак, отец неблагословенного Менучера, отправил его в Велимор. Торгум проехал по многим дорогам Потаённой Страны и добрался даже до моего замка Северных Врат. Он провёл у меня два дня. Краткий срок, но я успел неплохо узнать его. Он никогда не оставил бы непризнанного ребёнка, будь то сын или дочь хоть от пленницы, хоть от самой распоследней рабыни. Люди, подобные ему, не предают свою кровь.

Было ясно, что Винитара не переубедить. Шамарган покрылся пятнами и обернулся к венну:

– Ты тоже знал Торгума Хума?

– Такой чести мне не досталось, - проворчал Волкодав.
– Но я видел его младшего брата, Тайлара. Теперь, я слышал, он стал великим вельможей, чуть ли не правой рукой шада Мария Лаура... Мне выпало биться под его началом, когда шад Менучер своим правлением довёл страну до восстания, и молодой Хум оказался среди тех, кто возглавил мятеж. И я помню, как он плакал, отвязывая от колесницы тело женщины, которую "золотые", наёмники шада, довели до смерти. Это была родовитая госпожа, сестра одного из сподвижников Тайлара... Потом он обратился к своим людям и сказал: от века ведётся, что всякое войско пытает пленников и насилует женщин, даже когда война идёт за правое дело. Не нами заведено, но после нас да не продолжится! Отныне, мол, ежели кого в мерзостном грехе уличу - врагом своим назову и удавлю вот этими руками. Так и сказал, я сам слышал... А бывалые воины говорили, что он чем дальше, тем больше на старшего брата делается похож.

Волкодав замолчал. Он хотел ещё посоветовать Шамаргану придумать себе другую родню, более подходящую...

но поразмыслил и удержался. Он в своей жизни встречал довольно сирот, в самом деле не знавших ни матери, ни отца. Худо чувствовать себя одиноким, никому на свете не нужным, кем-то, по выражению Атавида, выкинутым точно мусор, - и каких только побасенок не выдумывали те сироты, объясняя тайну своего рождения! Как всем непременно хотелось быть побочными детьми видных царедворцев, военачальников и чуть ли не иноземных правителей! И как обижались несчастные вруны, успевшие поверить в собственную выдумку, когда кто-нибудь выводил все их россказни на чистую воду...

– Местный люд, - зло бросил Шамарган, - оказал бы всяческое гостеприимство двоим странникам, сопровождающим сына славного Торгума Хума. Если вам охота жрать лягушек - можете жрать!

– Как говорит мой народ, - усмехнулся Винитар, - косатка не станет щипать водоросли, даже если нет другой сыти.

Волкодав же вспомнил лягушек, некогда зажаренных на лесном костре саккаремской девушкой в очень далёком отсюда краю. Он сказал:

– Вообще-то лягушки весьма неплохи на вкус. А жители здешних болот, насколько мне известно, очень здорово их умеют готовить...

Впрочем, глядя, как Шамарган молча, излишне резкими движениями расстилает своё одеяло, наконец-то просохшее после вытаскивания из болота, и укладывается спиной к костерку, венн даже испытал некое раскаяние. А стоило ли, собственно, вот так осаживать парня? Да пускай бы считал себя хоть сыном Торгума Хума, хоть смертным порождением саккаремской Богини, заглядевшейся с небес на красивого пахаря. Кому от этого плохо?.. Волкодав постарался вызвать в памяти весь разговор, слово за словом, особо припоминая выражение глаз и лица Шамаргана, когда тот повествовал о родстве. И пришёл к выводу, что им с Винитаром не в чем было себя упрекнуть. Потому что искренности в нынешних россказнях лицедея обнаруживалось не больше, чем в воровской "жаль-ной", спетой некогда перед воротами Тин-Вилены. Вот только цели были другие. В Тин-Вилене Шамарган проверял свою способность к притворству, ведь по воле Хономера ему предстоял долгий путь и важное дело. А теперь? Корысть? Да такому, как он, очередной корыстный обман и очередное разоблачение должны быть как с гуся вода. Отчего ж он так разобиделся? Очень уж хотел обманом причаститься местного хлебосольства?.. Нет. Вернее - не только. И даже не столько. Теперь Шамарган словно кому-то что-то доказывал. Но вот что? И кому? Почему обязательно хотел преуспеть? И какую внутреннюю необходимость он тем самым силился утолить?..

В то, что сирота Шамарган врал себе самому, придумывая утешительную сказку о высоком родстве, Волкодав поверить не мог. Для этого парень был слишком умён. Поразмыслив, венн в конце концов бессердечно сказал себе, что на самом деле всё это не имело никакого значения. Вот кончится ножичком выученика Смерти, заправленным посреди ночи в рёбра обидчикам, тогда будет иметь... Этого, однако, Волкодав не очень боялся. Шамарган перед его внутренним взором так и пыхал буро-багровыми с жёлтым пламенами, выдававшими раздражение и упрямство, но пронзительно-алых намерений убийцы всё же не было видно. Да если бы и появились - что с того?

В небе, меркнувшем последними отсветами зари, мелькали быстрые крылья Мыша: зверёк упоённо охотился, хватая жирных болотных насекомых, стремившихся на огонь. Он не улетит далеко, а это значило, что до рассвета к его хозяину никто не подойдёт незамеченным. Волкодав прислонил к дереву свой заплечный мешок, завернулся в старый, неоднократно прожжённый, но по-прежнему тёплый и очень любимый серый замшевый плащ, устроил под рукой ножны с Солнечным Пламенем - и скоро уснул.

Ему приснился туман над Светынью и крик одинокой птицы, невидимо летящей в тумане.