Самоход. «Прощай, Родина!»
Шрифт:
– Похоже, повезло нам, – сказал шофер, – замполита убило, меня в руку ранило, а четверых – наповал.
– До медсанбата далеко?
– С километр еще. Но на машине ехать нельзя, пешком надо.
Шофер спрыгнул на землю, поддержал Виктора, которому каждое движение причиняло боль, и они поковыляли по дороге к медсанбату.
– Меня вместе с полуторкой мобилизовали, – пояснил шофер. С зимы сорок второго на фронте. Все время везло, да видать, везение кончилось.
– Пустое говоришь, – перебил его Виктор, – людей наповал, а у тебя ранение в руку. И машина твоя в хлам
Так они добрели до медсанбата. Виктора сразу уложили на деревянный стол, шофером занялся другой доктор.
Хирург осмотрел Виктора, вымыл руки и закурил папиросу.
– Повезло тебе, лейтенант. Переломом ребер отделался, через пару недель как новенький будешь.
– Так меня осколком в грудь ударило! Четверых наповал, какой перелом?
Хирург только руками развел.
Виктора туго обмотали вокруг грудной клетки сложенной вчетверо простыней, а потом он вместе с хирургом начал осматривать гимнастерку. Сразу обратили внимание на то, что прорехи от осколка не было, и Виктору стало неудобно – что хирург подумает про него? Что он от фронта отлынивает? И сказать в свое оправдание нечего.
С трудом он натянул гимнастерку, от намотанной простыни в объеме сильно прибавил. А когда стал рукой гимнастерку оправлять, зацепился за что-то острое и порезал ладонь. Присмотревшись, увидел – из ордена, прямо из центра, где солдат, торчит осколок.
Хирург заинтересовался, осмотрел орден, потрогал осколок:
– Плотно сидит. Спас тебя орден, лейтенант. Кабы не он, осколок прямо в сердце угодил бы тебе. Повезло. Это тот счастливый случай, который один на миллион бывает.
– Только сегодня орден получил, а немцы испортили. Надо же…
– Нашел чему огорчаться! – засмеялся хирург. – Санитар, веди лейтенанта в палатку.
– Мне бы в полк сообщить…
– Сообщим. В госпиталь отправлять не будем, ты к легкораненым относишься.
Санитар провел его в палатку, помог стянуть сапоги.
Виктор, кряхтя и постанывая от боли, улегся на низкий деревянный топчан, накрытый матрацем. М-да, съездил за наградой!
Кормежка в медсанбате была по фронтовой норме, зато четко по распорядку, три раза в день. Сюда поступали раненые из полковых медпунктов, а то и сразу с передовой. Экстренных, с кровопотерей или тяжелых оперировали сразу, транспортабельных отправляли в тыловые госпитали. На некоторое время задерживались легкораненые или контуженные, которые могли быстро вернуться в строй.
Немцы после госпиталя всегда возвращались в свой полк, в свою роту, и отпуска им были положены. У нас же после госпиталя военнослужащий редко попадал в свою часть – хорошо, если возвращался в свой род войск. Пехотинца могли направить к артиллеристам, там и необученные нужны – снаряды подносить.
Когда через несколько дней Виктору стало немного лучше, он начал выбираться из палатки на свежий воздух. Хоть палатка не госпитальная палата, воздух в ней все равно был пропитан запахами лекарств и крови.
Легкораненые собирались в курилке. Виктор не курил, но здесь было единственное место, где можно было послушать
В первый же день его попросили показать орден с осколком. О счастливом спасении в медсанбате уже знали, такие новости быстро разносятся. Но каждый хотел сам убедиться – не врут ли?
А через неделю Виктора навестил экипаж – полк был от медсанбата в двух километрах. Принесли ему в подарок банку тушенки и фляжку водки, поделились новостями.
– Ты выздоравливай, командир. Нам временно старшину дали с подбитой самоходки. Трусоват он, в атаке к танкам жмется, чтобы корпусом прикрыться. А у нас обзора никакого и стрелять нельзя.
Трусоватых в армии не любили. С теми, кто самовольно поле боя оставил, разговор короткий – под трибунал. Но были и трусоватые, прятавшиеся за спинами товарищей. На таких надежды в бою не было, а гибли они не реже других. Были и те, кого ненавидели, – стукачи и мародеры. Взять трофей из захваченной землянки или блиндажа в виде провизии – выпивки, консервов – это одно. Но находились и такие, кто снимал часы с убитых, кольца обручальные. А стукачи докладывали особисту, о чем говорят их товарищи.
Все было бы в медсанбате неплохо, но донимал холод – палатки были щелявые от возраста, от осколков. Внутри две «буржуйки» стояли, топилось почти круглосуточно, но все тепло изнутри выдувало ветром. По ночам уже было морозно, грязь, как бетон, схватывалась, но снега не было. Да и то сказать – начало ноября. В иные годы, как в сорок первом было, в это время уже снег лежал. Конечно, в палатке лучше, чем на моторном отделении самоходки, но хуже, чем в землянке.
Дней через десять раненые из глазастых увидели высоко в небе «раму». Многим стало тревожно. Либо самолет-разведчик скопление нашей техники высматривает, и тогда бомбежки жди; либо укрепления, и тогда наступление немецкое грядет. И то и другое – события крайне нежелательные.
На палатках медсанбата – красные кресты в белом круге, причем крупно нарисованы, но кого из фашистских летчиков это останавливало? Сколько уже случаев было, сами фронтовики видели, когда бомбили и обстреливали колонны беженцев и санитарные поезда?
И как в воду смотрели. На третий день утром они проснулись от артиллерийской канонады. До передовой километров семь, а громыхало сильно. Только понять нельзя было, наши это стреляют или немцы?
Раненые привели себя в порядок, оделись. А после завтрака объявили – готовиться к эвакуации, немцы перешли в наступление. Севернее, у соседей, фронт прорвали.
Виктор сразу направился к хирургу.
– Отдайте мне документы и справку, к себе в полк пойду.
– Да, эвакуироваться тебе смысла нет, через несколько дней все равно выписали бы.
Справку о нахождении в госпитале Виктор получил быстро – как и удостоверение личности и пистолет. Оружие, если кто-то с ним в медсанбат поступил, сразу же отбирали.
Виктор поблагодарил врачей, да им не до него было, и вышел на дорогу. Как назло, в сторону передовой – ни одной машины. Пришлось идти пешком, а временами – и рысцой бежать. В полную силу бежать не получалось – из-за боли.