Самолет без нее
Шрифт:
Не в силах больше сдерживаться, Лили разрыдалась.
22
2 октября 1998 г., 11.48.
«Дюгомье».
«Домениль».
Сеть по-прежнему не ловилась!
Сообщение Лили оглушило Марка. Его переполняло беспокойство. И чувство беспомощности.
Что он должен делать? Бродить наугад, как в потемках, по парижским районам? Или читать записки Гран-Дюка? Других альтернатив все равно нет.
До прибытия на станцию «Насьон» у него оставалось
«Бэль-Эр».
Вагон затормозил, остановился, вздрогнул и снова помчался вперед. На остановке никто не вышел и никто не вошел. И сеть все так же не ловилась!
«Читай!
Ты должен разобраться во всем и найти Лили.
Главное — не опоздать».
Дневник Кредюля Гран-Дюка.
Первый сердечный приступ настиг Леонса де Карвиля 23 марта 1982 года. Я тогда был в Турции. Это случилось всего за несколько дней до того, как некий Уналь Серкан передал мне в отель фотографию Лизы-Розы де Карвиль, сделанную на пляже Джейхана.
Следовательно, никакой связи между двумя событиями не существовало.
Откровенно говоря, лично мне на инфаркт Леонса де Карвиля было глубоко наплевать. Я много раз встречался с ним в рамках расследования. Полагаю, он относился ко мне как к дорогостоящей безделушке, которую приобрела себе его жена. Если честно, мне кажется, его раздражало, что жена проявила инициативу и наняла меня, не посчитав нужным спросить его совета. Я был живым доказательством того, что предложенная им стратегия бульдозера потерпела позорный провал. Он сотрудничал со мной, но как бы сквозь зубы, с ухмылочкой, а все документы, которые я требовал, передавал через своих сверх меры загруженных работой секретарей. Так что вы поймете, почему я не расплакался, когда узнал, что он замертво упал на лужайке «Розария». В конце концов, чеки для меня подписывал не он, а его жена!
Ладно-ладно, вас мутит от моего цинизма. И вас гораздо больше интересует судьба фотографии с пляжа Джейхана. Вы хотите узнать, чем закончилась та история? О’кей, сейчас узнаете…
Уналь Серкан оказался типом скользким, как угорь. Я несколько раз разговаривал с ним по телефону и заплатил ему сумасшедшие деньги — двести пятьдесят тысяч турецких лир, чтобы заполучить оригинал фотографии и негатив. Переговоры тянулись уже неделю. Я чувствовал, что Серкан набивает цену, стремясь вытянуть из меня как можно больше.
Рано утром 7 апреля он наконец назначил мне встречу на проспекте Кеннеди, возле дворца Топкапы, напротив Босфора. Я увидел маленького суетливого человечка, кроме всего прочего, косоглазого, — про таких говорят: один глаз на Кавказ, а другой на Север. Со мной был Назым — в качестве переводчика. Серкан требовал аванс — пятьдесят тысяч лир. Не то, грозил он, продаст фотографию кому-нибудь другому.
«Кому? Витралям? Он принимал нас за дураков».
Разумеется, я не повелся на его дешевую разводку. Пока он не покажет негатив, не получит ни лиры. Он, в свою очередь, тоже уперся. Мы с ним чуть не подрались — прямо перед памятником Ататюрку. Назыму пришлось нас разнимать.
В отель я возвращался со странным чувством. Не то чтобы
Нельзя сказать, что Уналь Серкан проявил чудеса изобретательности. «Пари Матч» в номере от 8 января 1981 года опубликовал серию фотографий Лили, лежащей в кроватке детского отделения больницы Бельфор-Монбельяр. Одна из них запечатлела малышку в той же точно позе, что на снимке с турецкого пляжа, якобы сделанном на месяц раньше. Головка чуть склонена в сторону, правая ножка подогнута, левая ручка под головой… Один глаз открыт чуть шире, чем другой. И даже пальчики на руке расставлены точно так же.
Фотография Уналя Серкана была фальшивкой. Грубой подделкой. Не такая уж, к слову сказать, виртуозная работа — фальсификатор просто заменил больничную простыню пляжным полотенцем того же цвета и текстуры. И смонтировал со снимком своей подружки.
Меня так и подмывало содрать со стен все ковры. Этими коврами нас просто достали — стоило выйти на улицу, как каждый житель Стамбула подлетал к нам и предлагал купить очередной ковер. Ковер или жареное мясо, или еще какое-нибудь барахло, да хоть его собственный дом, разобранный на кусочки и разложенный на тротуаре. Или его детей, или его жену, или его самого — целиком или по частям: хочешь ногу, хочешь — почку, хочешь сердце… Проклятые торгаши!
Я два часа метался по комнате, пока постепенно не успокоился. В конце концов моя злость на Уналя Серкана улеглась. На войне как на войне — он пошел ва-банк и сорвал куш. Двести пятьдесят тысяч лир за примитивный фотомонтаж. В глубине души я его понимал. Больше я Уналя Серкана никогда не видел. Меня одолевали другие, более срочные, заботы.
Я провел в Турции еще несколько недель, расследуя другие версии. Назым, с которым мы по-прежнему встречались в кафе «Дез Анж», высмеивал их одну за другой. Справедливо высмеивал. Как-то незаметно я приобщился к наргиле и всему рваному ритму стамбульской жизни. Наргиле, ракия и неизменный кейф — ритуальное чаепитие, при котором обжигающе горячий чай подают на серебряном подносе в стеклянных стаканах причудливой формы. Идеальная обстановка для обсуждения безумных гипотез.
— Назым! А что, если Лиза-Роза не была дочерью Александра де Карвиля?
— Ну и что? — дуя на стакан с чаем, отвечал Назым. — Что это меняет, Кредуль?
— Все меняет! Представь себе, что в результате стечения тех или иных обстоятельств отцом Лизы-Розы стал не Александр де Карвиль… Например, у Вероники был любовник… Голубоглазый любовник. Тогда все рассуждения на тему наследственности летят к черту. Цвет глаз, внешнее сходство… Что ты об этом думаешь?
— О любовнике, Кредуль?